Александр Рыков. Горняшка

Они всегда возникают внезапно:  иногда из-за поворота, иногда сверху, иногда на горизонте медленно материализуясь из дымки степного тумана вызывая трепетное благоговейное чувство, сдобренное случайными междометиями неожиданными и резкими как хруст льда в морозный день. И в этот раз все было как обычно, - с годами искренность и непосредственность мгновенного желания слиться воедино с ними не становится меньше.  Они были прекрасны в своей первозданности и монументальном величии на фоне пастельных и одновременно первородно-взрывных в своей ярости красок заката, - будто приветствуя, величаво и с чувством собственного достоинства, одним взглядом, избегая ненужных жестов, лишь слегка приподнимая седые брови в немом удивлении. Эти мгновения по силе эмоционального восприятия всегда очень длительные и иногда могут звенеть в памяти годами, гораздо глубо-резче проникая в нашу душу, словно рисуя быстрые наброски смутного образа случайно встреченной прекрасной незнакомки, - всегда желанной, всегда загадочной, всегда ускользающей, всегда недосягаемой. 

В этот раз, перевалив через седловину горной дороги и медленно спускаясь по серпантину в старом внедорожнике открывшаяся горная панорама производила столь же сильное впечатление – отрывающаяся внизу плоская бирюза озера лишь усиливала контраст и придавала завершенность картине ментального образа волшебной реальности совершенной в своей параллельности.

 Игра света в плавных разводах плывущих светотеней заполняло легкой оторопью то незначительное мыслительное пространство, которое еще не потеряло способность к рациональному анализу и вызывало судорожное желание спустить затвор фотокамеры и только суровые взгляды попутчиков останавливали инстинктивное желание хлопнуть сурового водителя по плечу с просьбой остановиться.

Наконец мы остановились.  Вокруг белели шатры юрт, раскиданных небрежной рукой по приозерной равнине с завидной равно-удалённостью, и бродили редкие овцы.

Ночью звезды спустились практически на наши головы и стали внимательно рассматривать три палатки на берегу озера, а пастушьи собаки в ненавязчивой перекличке несли ночную вахту по вялому патрулированию одинокого волка настойчиво искавшего брешь в охране периметра овечьих загонов.

Местные пастухи предупредили нас что ночью с гор сюда иногда спускается снежный барс - правда на овец он нападал редко, предпочитая горных баранов равнинным обитателям.

Утром, дождавшись мулов, мы двинулись вверх в сторону безлюдного района Нанчанга, который обычно посещала одна, максимум две группы в год. Солнце палило, предгорные пастбища быстро сменились узкой каменистой долиной, заполненной осыпями и запахом свежего ветра дующего сверху.

Уже второй день борясь с головной болью и полным отсутствием аппетита, я смотрел на тонкую линию притягательного конического контура в досягаемости однодневного паломнического перехода и пытался не впасть в медитативный транс от созерцания огромной полный луны которая медленно выползала из-за вершины каждый вечер и в упор рассматривала меня всю ночь. Терзаясь сомнениями как к ней обращаться: перебирал слова-заклинания т.к. ночью других слов быть не может, если ты пытаешься найти общий язык с чем-то большим, монументальным и медленно-перемещающимся в пространстве.

Аппетит медленно но верно оставлял меня, - после 2-ой ночи на 6000 метрах есть уже не хотелось – а из еды привлекали только ореховые батончики и сухофрукты, организм, видимо в свете отсутствия выбора, включил механизм выживания, и норовил настраивать режим сна при каждом удобном случае, как мне кажется, надеясь таким образом сгладить тупую головную боль, против которой не помогали даже обезболивающие.

Такое случалось и в предыдущие поездки, поэтому расчет был на выжидание – раньше это помогало и сон, сдобренный большим количеством чая, возвращали веру в жизнь и “безграничные” способности огранизма к саморегуляции – в этот же раз динамика пугающе отличалась.

На ум приходила “легенда о Нарайяме” а в своем партнере и портере с каждым часом все больше я начинал видеть сопровождающих меня в параллельный мир стражей высокого края ночи – впечатление усиливалось тем фактом, что они чувствовали себя гораздо лучше меня убогого (по крайней мере, мне так казалось).

В течение 2-х дней было две попытки выйти на соседнюю вершину для акклиматизации – но оба раза мой темп становился настолько медленным что мы были вынуждены поворачивать обратно с высоты на 200-300 метров выше нашего штормового лагеря, понимая что мы не успеем спуститься засветло даже если бы смогли дойти до вершины.

Когнитивный диссонанс накрывал меня волной кумара все сильней и сильней, - после второй попытки в левой височной области стало расти трудно-описываемое ощущение расщепления сознания и не только на тонком уровне, - тупая боль ширилась и уходила от виска к темени и к затылку как бы намекая что не собирается останавливаться на достигнутом….

Почти на физическом уровне начался “приход” который рос с каждом часом будто подпитываясь моей жизненной энергией – было физическое ощущение что через внезапно открывшиеся болевые каналы мой горячо-любимый дух начал прощупывать точки соединения с “высшим разумом” вселенной даже не поинтересовавшись моим мнением на этот счет – мне это решительно переставало нравиться.

 Серпантин круто уходил вверх, наш старенький *** несся на полном газу срываясь на крик, пугающий пустоту обрывов на каждом повороте, белый лэнд-круизер поджимал нас сзади и сигналил, почти не переставая – впереди за паутиной серпантинов лежал самый высокогорный автомобильный перевал. Погоня начинала приобретать опасный характер, джип упорно пытался заблокировать нам дорогу, но каждый раз нам удавалась проскальзывать по узкой полоске обочины, порой рискуя слететь вниз с обрыва. Наконец джип сделав резкий вираж не оставил нам шансов неожиданно открывшейся дверью – выскочивший индус прыгнул нам на переднее колесо и выдернул ключ из замка зажигания. Откуда-то сзади нарастал гул медленно ползущей фуры, перекрывавший громкую перепалку между Джеком и ковбоем-индусом – гул нарастал, но неожиданно начал трансформироваться, теряя окраску – я открыл глаза, - на оранжевом пологе палатки проявлялись первые робкие пятна наступающего утра, рядом в хозяйственной палатке шумела горелка.

Утром после короткого совещания совести со здравым смыслом, рациональная сторона меня пришла к неутешительному для моих спутников выводу – чтобы не потерять физическую связь с окружающим миром с которым меня все еще связывали незаконченные дела где-то далеко внизу мне надо спускаться вниз – после короткого обсуждения и непродолжительных попыток разбудить мой “только вперед” инстинкт  мы начали свое возвращение по узкой и прямой как стрела сухой каменистой долине вниз.

Через какое-то время мулы, груженные нашим незамысловатым скарбом легкой трусцой обогнали меня и я остался наедине со своим расколовшимся сознанием, осторожно перескакивая с камня на камень, брел вниз следуя своему внутреннему навигатору который выискивал наиболее удобные проходы среди камней, мне заметно полегчало когда я, опорожнив свой желудок, понял что здесь мне нечего изучать кроме остатков утреннего чая, утерянные остатки сознания понемногу начали осенять меня мелкими вспышками проблесков восприятия скудной действительности – мне  становилось немного лучше.

В моей слегка шатающейся походке не было ничего от гордых покорителей гор, и у случайного путника она разве что могла бы вызвать только легкое чувство жалости.  

Подобно мотыльку, опаленному на горячем солнце-подобном стекле, отделяющем нищую в вертикальной размерности тропосферу от вечности “верхнего мира” вырисовывал я сложный рисунок плохо контролируемой траектории движения вниз по гладкой как стекло поверхности ледника. Я брел вниз по линии “замершей” воды практически в режиме автопилота, без эмоций, без сомнений, без желаний – кроме одного единственного рефлекса “надо вниз!”. Иногда я падал, рефлекторно-равнодушно зарубался, вставал, и даже не отряхнувшись, включал автопилот и продолжал движение куда-то вниз, - туда, где блестела на солнце алюминиевая крыша приюта 11. Мои давно забытые и когда-то бывшие такими яркими воспоминания услужливо пытались подменить “настоящую” реальность происходящего на банальном основании   “подобности”. Мой “внутренний мотылек” как мог сопротивлялся и требовал уделять первоочередное внимание сюрреализму настоящего, в какой-то момент потеряв терпение он смачно крякнул и отделившись от горизонтального уровня повествования стал медленно взмывать ввысь:  далеко внизу на выходе из долины виднелась юрта и несколько загонов для овец.

Сидя на грязных тюках с настриженной овечьей шерстью, старик с редкой бородой и прищуром длиною в жизнь рассуждал в ответ на недальновидный вопрос, где он был помимо Нангчанга:

Здесь хорошо, - наше юрта здесь уже более 5-ти лет, зима не очень суровая, воды достаточно, пастбищ для овец хватает – мне здесь нравится. В Корзуке, что в 20 км я был, в Лехе тоже – так что я был везде и все видел, нет смысла тратить время на бессмысленные поездки – резюмировал он без малейшего намека на шутку, неизменно щурясь и посматривая на нас серьезно и убедительно пока рассуждал. В воздухе повисла пауза длиною в бессмысленную суетность мира, - каждый думал о своем.

Автор в Крыму: