«Я не нарочно, просто совпало…»

Земфира «Бесконечность»

 Эта странная история совпадений никак не даёт мне успокоиться — перестать искать тайный смысл и написать простой отчёт про наше не совсем удачное восхождение на Казбек в начале июля 2017 года. Временами я начинаю думать, что всю эту историю я просто выдумал. Два раза увидел икону святого Габриэли, перед отъездом в Храме Святителя Николая и в горах в часовне, и устроил по этому поводу экзальтацию.

Бритва Оккама сечёт её, историю эту, в мелкую-мелкую капусту, не оставляя ни малейшего шанса на логичное обоснование каких-либо чудес (бывают ли логичны чудеса?). То есть, если взглянуть на все события под строгой лупой материалистического восприятия, то тогда их попросту не было!

Вот только не понятно тогда, почему же не покидает ощущение, что всё было не просто так?! Причём там и тогда я это понимал чётко и ясно, это сейчас всё стало размываться.

Так что же произошло у нас в поездке на Казбек, и кто этот странный святой Гавриил Самтаврийский или «мама Габриэли», как его называют грузины? («мама» по-грузински — отец). Откуда появился? Давайте попробуем разобраться вместе. И с поездкой, и со святым.

НАЧАЛО

История с Казбеком начиналась аж… погодите, сейчас постараюсь поточнее вспомнить, аж в июле 1979 года в воинской части космических сил, близ грузинского села Сартичалы, в сорока километрах от Тбилиси в горы. Туда мы с мамой приехали помогать моему старшему брату Вячеславу — он проходил срочную службу на наземном измерительном пункте в звании лейтенанта — и его супруге Нине нянчить мою полуторагодовалую племяшку Марию. Они бы и сами вполне себе могли справиться, но ждали пополнения, и Нина сосредоточилась на подготовке к появлению нового члена семьи, моего племянника Славки. И с Машей теперь занимались мы с мамой. Мама готовила, кормила-поила, стирала-гладила, а я гулял с Машкой, катая её на коляске или водя за руку по тенистым аллеям военного городка. То была моя первая поездка в Грузию и, на долгие годы вперёд, последняя.

От Грузии у меня остались отрывочные, сумбурные, полудетские воспоминания. Помню, ездили в Тбилиси… помню памятник Шота Руставели… телевизионную вышку на горе помню… помню бурную Куру. Еще помню пирамидальные тополя вдоль дороги в Сартичалы и луковые огороды, разделённые невысокими заборами из сложенных камней. Каждый год после таянья снегов и дождей эти камни выбираются из земли, и их складывают по периметру огорода. Так из года в год вырастают заборы, я и в Непале такие видел. А больше ничего не помню. О самой службе брата мне запомнилась одна бестолковая история, как его замечательный друг, лейтенант Кистенёв-Кавказский, выпив лишнего на радостях: ожидал перевод на Камчатку, пошёл и нагрубил заместителю командира по политической части, чем обрёк себя на ещё пять лет службы в Сартичалах. «Не умеете себя контролировать, лейтенант!» Об этом я как-то даже писал, но это совсем другая история.

Главным в той поездке стало моё знакомство с племяшкой, личностью сколь интересной, столь и неординарной. Достаточно упомянуть, что лет до семи, эта девочка вполне искренне считала себя грузинкой. «Я же родилась в Грузии», — говорила она, округляя глаза, дескать, «вы чё, не понимаете штоль?» Время шло, «грузинка» выросла, стала Марией Вячеславовной, но любви к Грузии не утеряла, а с ней и любви к горам. Грузия, если кто не помнит, страна горная.

— Так, дядька, — как-то услышал я в телефоне, — я тут твой отчёт прочитала… Хочу на Эльбрус!

Вот так! Ни больше, ни меньше — сразу на Эльбрус. В прочем, я тоже туда пошёл сразу.

— Солнце моё, проблем нет! Есть конторы, они тебя хоть на Эверест отведут, только бы денег хватило.

— Не-е-е-ет… Я только с тобой!

Ага, со мной и всё тут! Только я не собирался на Эльбрус. Двух раз пока за глаза хватило. И вообще, я тогда в Непал собирался, к базовому лагерю Эвереста. Можно сказать, лелеял эту мечту с детства… Вру, конечно, про детство.

— Подумаю, — пообещал я настойчивой племяшке.

И подумал. Просматривая туры «7 Вершин», натолкнулся на программу по Казбеку. За относительно небольшие деньги они за недельку предлагали освоить ещё один вулкан высотой в 5033 метра. «Вот! – сказал я себе, — то самое!» – и перезвонил Машке.

Телефонная трубка радовалась, восхищалась и танцевала лезгинку минут десять. Как же! Горы! Грузия! Вино! Просто праздник какой-то! Даже мои страшилки и пугалки про горную болезнь не могли остановить поток возбуждённых и радостных междометий.

О намерении подняться в начале июля на Казбек я поделился со своей будущей непальской компаньоншей Галиной Рязановой (время — январь! А в Непал мы только в апреле собирались), и она – авантюристка не хуже меня, махнув рукой, тоже решила присоединиться.

Но! В который раз пишу: жизнь богаче планов. У Машки в виду перемен на работе срочно поменялись планы на лето, отпуска отменились, и мы с Рязановой очутились перед перспективой подняться на Казбек, совершенно туда вроде бы поначалу не собираясь.

Однако билеты в Тбилиси куплены, тур оплачен, нас девять и 2-го июля вылет. Вот, и договаривайся…

КАЗБЕК

Казбек, как и Эльбрус — потухший вулкан. Он так же двуглав и имеет высоту главной вершины 5033 метра (грузины считают 5047 метров). По свидетельству историков последний раз вулкан извергался в 650 году до нашей эры. Откуда им известно? А кто их знает? Вот, есть совершенно достоверные сведения, что в доисторические времена к Казбеку за неповиновение и за разбазаривание казённого «огня знаний» прибили титана Прометея. А прибивал его по приказу Зевса личный друг титана – Гефест. Помнится, он ещё всё страдал: «Ты мне друг! – кричал он, театрально заламывая руки. — Но я не могу ослушаться!» Такое бывает… С одной стороны, личные симпатии, с другой, приказ высшего руководства, обычно начальство перевешивает. Дабы Прометею было не так скучно висеть, к нему с утра поклевать печень прилетал Орёл Зевса. Я бы даже предположил, Орлица, но никаких прямых указаний на этот счёт нет. За ночь печень отрастала заново (мечта алкоголика!), а наутро Орёл брался за своё. И всё так бы и продолжалось по сию пору, экскурсоводы водили бы, показывая за деньги муки ослушника, родители приводили детишек и говорили: «Ай-яй-яй… Надо старших слушаться… А то, а-та-та!», но всё испортил Геракл. Он пришёл, разорвал оковы и освободил Прометея. Герой же совсем не боялся гнева Зевса, уж с папой-то он как-нибудь бы договорился, коррупция и кумовство на Олимпе процветали… Те боги… Даже не знаю, что написать. То воровали земных женщин, то дрались, не поделив богиню, а то, тьфу, пакость какая, устраивали оргии. И всё же, согласитесь, эта история куда интереснее, чем пакет сухих байтов с информацией, как 27 веков назад из вулкана в очередной раз изливалась базальтовая лава. Древние могли зажечь.

Геополитически Вулкан расположился на границе России и Грузии, поэтому существуют два популярных маршрута восхождения на Казбек: с севера, из России, через печально известное Кармадонское ущелье, где в 2002-м погибла съёмочная группа Сергея Бодрова-младшего; и с юга, из Грузии, из поселка Степанцмиде (бывший Казбеги) через Гергетский ледник и Метеостанцию (3650). Мы планировали с юга. С юга — не означало, что там будет тепло. На Казбеке, как и на всём Кавказе выше 3÷3,5 тысяч метров, зона вечных снегов. Даже дожди там не идут. Но снаряжения мы взяли на все сезоны, от шортов до пуховиков.

Что ещё? А! Для Казбека характерны регулярные камнепады, говорят, эхо молотка Гефеста по сию пору мечется в горах, отражаясь и вызывая обвалы… И поэтому в список обязательного снаряжения на Казбеке входит каска.

В целом гора, как гора. Вполне себе обыкновенный пятитысячник.

Это мы так думали…

ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

В пятницу, 30 июля, перед самым нашим отъездом в Доме кино состоялась открытая премьера фильма Валдиса Пельша «Ген высоты или как пройти на Эверест». Пропустить премьеру мы с Галиной не могли, ещё не поблекли воспоминания о треке к базовому лагерю Эвереста, а одним из главных героев фильма (и одним из операторов) был наш непальский гид и друг Вовка Котляр. Пришёл и Рамиль, ещё один наш непальский друг—восходитель, а Галина привела свою подругу, та давно хотела поглядеть на сборище не совсем адекватных людей. Действительно, где ещё встретишь сразу столько людей «с приветом»? Ибо, это какой же нормальный человек способен потратить время, а порой и немалые деньги, так измываться над собой? Холод, ветер, кислородная недостаточность… «Хосподи! И ведь есть же море, вино, шашлык, девочки (мальчики, нужное подчеркнуть), а тут?»

А тут фильм. И получился он хороший. Без прикрас, фанфар и шапкозакидательства. Хочешь познакомиться с реальной «романтикой» восхождений на высшую точку земного шара? Приходи, садись, смотри! Как говорится: «вэлком!» Кровь, пот, грязь, блевотина, всё в полном объёме… Хороший фильм! Правильный.

Но не только фильмом оказался примечателен день…

И даже не очередным ураганом, пронёсшимся над Москвой точно дьявольские кони Коровьева и Азазелло.

А…

В общем, ещё в обед я пошёл в церковь. Традиционно перед выходом в горы я иду в храм ставить свечи, заказать заздравный молебен о путешествующих, да просто помолиться. Я пришёл в Храм Николы в Кузнецах, написал записку для молебна, взял свечи и пошёл их ставить Ему с благодарностью и просьбой хранить нас бестолковых. В храме, как это принято, для поклонения выставляются иконы. В тот раз было две. Одна — традиционная икона Преображения Господнего, а другая… А вот другая мне была совершенно незнакома. С нее на меня взирал незнакомый монах в седой бороде и с весёлыми улыбчивыми глазами. И писана она была не в византийском стиле. А главное, в верхних углах, где ставят поясняющие надписи на греческом или церковнославянском, стояли странные, совершенно непонятные мне, буквы. Армянские? Почему армянские?

«А чья у вас выставлена икона?» — поинтересовался я у женщины, которая торговала свечами.

«Где? Там? – переспросила она, кивнув головой в сторону главного алтаря. — Преподобного Гавриила Самтаврийского. Грузинского святого. Его недавно канонизировали. Интересный святой… Вот, вы понимаете… Прошло всего только семнадцать лет после смерти, а его уже канонизировали… И это большая редкость!» — она говорила, а я ошарашенно слушал, да нет, не слушал, лихорадочно соображал! Грузинский святой, говорите… А едем мы куда? В Грузию… Стоп! Я хорошо знал этот храм, но икону видел впервые. «Она у вас давно?» «Вчера выставили! А вы книгу-то про него возьмите. Почитайте…» — женщина взяла с полки книгу и протянула мне. На книге был изображён несколько иной, не как на иконе, но тоже улыбающийся лик. Книгу я купил.

И что же это? Хороший знак? Или предостережение? Или, вообще, просто совпадение?

О «встрече» я рассказал Галине и Рамилю. Первая пожала плечами, а второй хмыкнул: «Прикольно!» Всё же, наверное, совпадение.

С тем и поехали.

МАМА ГАБРИЭЛИ

Прочитать книгу до отъезда я не успел. Так… пробежался через страницу и ещё кое-что глянул в интернете. Собирать общую картину я стал по приезду, и сразу столкнулся с трудностями пересказа. Многое, несмотря на то, что события происходили совсем недавно, уже успело обрасти слухами, выдумками, мифами и превратилось в легенду. Восстанавливал всё понемногу, используя уже теперь четыре (четыре!) книги, два фильма, записи очевидцев в YouTube, массу прочих публикаций в интернете и историю СССР 30-60-х годов. Интересно было восстановить судьбу незаурядного человека. И что-то мне удалось. Однако надо признаться честно, достоверность повествования явно хромает.

Итак. Про детство, отрочество и юность подвижника известно немало, но отрывочно и непоследовательно. Годердзи (мирское имя мама Габриэли) родился в очередную эпоху перемен, коими так изобиловал XX век, в 1929 году в Тбилиси в семье грузинского большевика Василия Ургебадзе. Сомнения не вызывает, Василий принимал участие в разрушении православных храмов (это важно!). Не мог не принимать. Время было такое. Или – или… Многие наши деды и прадеды приняли участие в том кощунстве, и никакой отсыл к «трудным временам» не умоляет степень их греховности, хотя по-человечески делает понятным их поступки. Людям свойственно сначала строить храмы, а потом стрелять в них в упор, просто так, для пристрелки орудий. И многим тогда в начале века казалось: стоит только крикнуть: «Бога нет!» и Он исчезнет. Это похоже на ребенка, который со словами «Я больсой!» бьёт кулачком маму и уверенно ковыляет к песочнице заниматься «взрослыми делами»: лепить куличи из песка, ловить жука, который на свою голову попался карапузу на глаза, драться с соседской девочкой и отбирать у неё ведёрко, да мало ли ещё «взрослых» дел есть в огромном мире песочницы?! И так пока «больсой» не упадёт, не ушибётся или не обкакается. Но вернёмся к семье Ургебдзе.

Активная коммунистическая деятельность Василия похоже стала причиной его безвременной кончины. Годердзи исполнилось два года, когда отца убили. Как ни страшно звучит, этим тоже никого нельзя было удивить. Гражданская война, закончившаяся на полях сражений, ушла в подполье, и там будет тлеть вплоть до Большой Войны, а местами и после. А ещё репрессии! Но Василий под репрессии вроде бы не попадал.

В Грузии есть традиция — после смерти отца сына иногда называют отцовским именем, и Годердзи стал Васико.

Рос Васико мальчиком замкнутым и малообщительным. Игре со сверстниками предпочитал общение с птицами. Многим вспоминается, как он играл с ними, бегая по полю, высоко задрав палку, а птицы вились вокруг и всё норовили усесться на палку. Был, верно, в этом какой-то знак. Но в наш прагматичный век веры во всемогущество медицины такому странному мальчику поставили бы диагноз «аутизм», а тогда просто подумали: мальчонка-то, того… толку не будет. Люди любят навешивать ярлыки. Навешивать и перевешивать. Сегодня дурачок, а завтра гений. Сегодня сумасшедший юродивый, а завтра — святой. Сегодня «осанна», а завтра волокут на крест. Обычная история.

Хотелось бы написать, что смерть отца так повлияла на Васико, что он впоследствии избрал путь христианского подвижника. Но вряд ли. Был он ещё мал, да и отец никак не тянул на христианского праведника. Не стал примером Васико и отчим, о котором тоже известно немного. Армянин, занимался экономикой, вроде бы неплохо обеспечивал семью, и при этом не попал под репрессии 30-40-х годов (учитывая характер деятельности, довольно странно).

Безусловно, на Васико повлияло то, что семья Ургебадзе жила рядом с церковью святой Варвары, однако родной брат его, Михаил, который тоже играл во дворе церкви, христианским подвижником не стал, а стал вором в законе Сосо Ургебадзе.

Кажется, судьбоносными для Васико стали чьи-то слова (возможно, того же священника церкви святой Варвары), брошенные ему в спину: «Твой отец разрушал храмы, ты их будешь восстанавливать!» На впечатлительного мальчика, носящего имя отца, это могло подействовать. Во всяком случае, слова моей первой учительницы: «Ему бы хоть говённую получить (это про медаль)», подвигли меня стать отличником в старших классах, институте и вообще по жизни. Это, так называемый, «комплекс отличника».

В двенадцать к Васико в руки попадает Евангелие. На скопленные деньги на барахолке с рук покупает Главную Книгу Христиан. Похоже, у мальчика, живущего рядом с церковью, возник естественный интерес: «Кому же там молятся?» Почему ему никто этого не смог объяснить дома? Почему мальчик вынужден был искать ответ на этот вопрос сам? Непонятно. Возможно, отчим слишком жёстко отреагировал на естественный интерес пасынка (тогда положено было быть атеистом) и вообще пресёк любые обсуждения опасной темы в доме. Есть информация, что какие-то основы Васико рассказал церковный сторож, он вроде бы и книгу посоветовал купить.

Старик, который продал Евангелие, по странному стечению обстоятельств запросил денег ровно столько, сколько было в кармане у Васико, в будущем отец Гавриил будет считать это знаком.

Книга на экзальтированного мальчика произвела неизгладимое, прямо-таки колоссальное впечатление. Читая её, Васико горько оплакивал грешного отца, разрушавшего храмы. Он будет оплакивать, каяться и молиться за него всю свою жизнь. И с Книгой больше не расстанется.

Так, в двенадцать, достаточно рано, я видел, как начинают читать Книгу в пятнадцать, он стал осознанным христианином. Крестили-то его ещё в младенчестве. Вот, тоже парадокс: отец храмы разрушал, а покрестить сына не забыл, инерция времени…

ПЕРЕЛЁТ

Большие аэропорты всегда — дурдом. Регистрация, очереди, багаж, задержки, отмены… Когда-то у Хейли я прочитал его знаменитый роман «Аэропорт» — и проникся! Пока читал. А 2-го в 7 утра, стоя в длиннющей очереди-змее, объединившей народ со всех рейсы, даже отменённых из-за пятничного шторма, я нервничал. Но старался виду не подавать, и без меня хватало тех, кто подавал. Рязанова тоже всё беспокоилась: «Не успеем, блин, не успеем!» Я её уговаривал, но у самого уверенности, что нас вовремя погрузят, не было. Иногда со стороны стоек регистрации выходил сотрудник авиакомпании и охрипшим голосом выкрикивал пассажиров, рейс которых уже одним колесом стоял на ВПП. Тогда под шумок на регистрацию просачивались ушлые с других рейсов. При нас бабушка на выкрик: «Барселона!» решила, что она с дедушкой и внуками «летит» как раз туда, о чём дед и внуки были мгновенно уведомлены фразой: «Чего встали?! Бегом!»

Мы же честно отстояли очередь, сдали багаж, постояли ещё в очереди на паспортном контроле, потом на досмотре… И я всё уговаривал Рязанову, а за одно и себя: «Теперь они без нас не улетят, теперь у них наш багаж…» Но мы всё равно нервничали, и продолжали нервничать, даже когда буквально запрыгнули в отъезжающий от рукава самолёт. Это меня насторожило, по моим расчетам на стойке регистрации оставалось ещё немало пассажиров рейса Москва-Тбилиси… Как бы то ни было, вылетели мы вовремя.

Зря я думал, что они без нас не улетят, если мы сдали багаж. Сдать — одно, загрузить на рейс — совсем другое. И по прилёту мы в этом убедились. Рюкзак Гали не прилетел. Таких безбагажных оказалось ещё человек пять, причем ещё одна пострадавшая тоже была нашей. В группе две женщины и у обеих не прилетел багаж…

Заполнив бумаги и назвав адреса, пароли и явки для доставки багажа «даже ночью?!», «ночью» подчеркнули три раза, мы, минуя Тбилиси, по Военно-Грузинской дороге, уехали в Казбеги или, как теперь называют это село, Степанцмиде. (Святой Степан)

Про Военно-Грузинскую дорогу я читал много, читал в разных местах, бессистемно, не специально, ехал же по ней впервые. Обыкновенная горная дорога среди необыкновенных, сумасшедших красот ущелий и перевалов. С непривычки может даже подташнивать, но в целом, поездка — это почти три часа красивейших пейзажей. Жаль, но мы не останавливались и не фотографировали. Хотя если бы останавливались, точно приехали потемну, и так добирались часов пять — прокопались с багажом.

Ночевать нас поселили в гостевой дом с простенькими комнатами и простенькими кроватями, но чистый и опрятный, а главное, там нас покормили, и не нужно было тратить время на поиск еды. Ибо на текущий момент наиглавнейшей нашей задачей было понять и разобраться: хватит ли девушкам снаряжения, если их багаж не прилетит или прилетит, скажем, дня через два, когда мы уже будем в горах? По всему выходило, если добрать некоторые вещи в прокате (Галина всё равно собиралась брать на прокат альпинистские ботинки под «кошки»), хватит.

Поужинали, сходили в прокат, где я неожиданно встретился с замечательной грузинкой Даро Хетагури, двумя неделями раньше она включила меня в закрытую группу Фэйсбука по восхождению на Казбек (откуда меня нашла?), взяли необходимое снаряжение, в магазине купили вредной во всех смыслах «Кока-Колы» с собой в горы, а тут и восемь часов стукнуло.

За чаем мы устроили вечер знакомства.

Группа 9 человек. Люди обеспеченные и состоявшиеся, моложе тридцати пяти никого нет.

Четверо: два Алексея, Тимур и Андрей в прошлом году поднимались на Сток-Кангри, шеститысячник в Индийских Гималаях. Но Андрей (автогонщик, рафтер и строитель домов) альпинист опытный, он полностью выполнил программу 7 вершин, то есть побывал на всех высочайших вершинах семи континентов, и на многих других тоже. У остальных из той четверки Сток-Кангри — первая любовь. Хапнули они там… и снега по грудь, и срыв, и девятнадцать часов восхождения, и горную страсть на всю жизнь. Один из Алексеев, буду называть его Алекс, впечатлившись горами до полного очарования, взял с собой жену Ольгу, решив и её приобщить к своей страсти.

Кроме двух Алексеев в группе два Дмитрия.

Один, Дмитрий-первый, только вернулся из Французских Альп, где ему из-за погодных условий (погодные условия будут нас преследовать) не удалось подняться на Монблан.

Другой, Дмитрий-второй — турист-любитель, у него сложились непростые отношения с высотой, горняшка ела его с удовольствием, причмокивая, обсасывая и обгладывая косточки, не пуская выше 4700, к примеру, выше Скал Пастухова. Но у Димы зрело желание, таки подняться на какую-нибудь «настоящую» вершину, это и привело его пусть не на самый высокий, но всё же, пятитысячник — Казбек.

Про нас с Галиной более-менее всё понятно. У нас по Эльбрусу, по трекингу в Непале к базовому лагерю Эвереста, у меня ещё восхождение на Килиманджаро.

Гидов трое: Шота, Георгий, Ираклий. Грузины. Мужчины взрослые, серьёзные. Шота тридцать пять лет водит людей в горы, Георгий занимается альпинизмом со времен Советского Союза, Ираклий подполковник в отставке и тоже не первый день в горах. Тем вечером с нами возились двое: Георгий и Ираклий. Шота в Тбилиси занимался организационными делами и обещал прибыть завтра вертолётом с продуктами прямо на Метеостанцию (базовый лагерь Казбека с юга). Мы сочли это гротеском. Продукты тогда должны быть золотыми! Обычно на Метеостанцию грузы доставляются двумя способами: портерами – 15 килограммов 130 евро, и лошадками — 60 килограммов 100 евро. В нашем случае из-за погодных условий (в горах в этом году не прекращался снег) ледник перед Метеостанцией стал непроходимым для лошадей. Задала же в этом году погода всем жару (или дождя?). Кстати, мы с Галиной портеров заказали сразу, остальные присоединились к нам уже в Казбеги. Выяснилось: тащить снаряжение на себе способен лишь Андрей, он даже палатку свою нёс. Настоящий альпинист! Не то, что некоторые – туристы…

Переговоры по портерам и снаряжению затянулись до полуночи. Обсуждали по-грузински эмоционально громко, в какой-то момент я поймал себя, что мне хочется говорить с акцентом, делать руками так, так и ещё так, и с большим чувством произносить «Хо!» и «Ара!» Заразительно обсуждают и спорят грузины. Заразительно. Слава Богу, всё кончается. День длинный, трудный, как мамка говорила: «День — что год!». Надо отдыхать. Завтра рано утром переход на Метеостанцию, аж на 3670. Прямо на два километра вверх.

Отбой!

ПЕРЕХОД К МЕТЕОСТАНЦИИ

Шли уже четыре часа. Первые четыреста метров с 1740 до 2170, из посёлка до Троицкой Церкви (Гергетис Цминда Самеба), нас везли на автомобилях по какой-то совершенно военно-грузинской дороге. Нет, не по той, которая шоссейная, а по просёлочной, разбитой вдребезги и размытой дождями, по которой и ездить-то могут только всамделишные внедорожники, ибо паркетник сдохнет там от страха у первой же ямы. Ехать там всего минут двадцать-тридцать, но чего только по дороге не передумаешь: и позавтракал ты зря; и не выпил таблеток от укачивания зря; и, жил неправильно, а вот ещё… и ещё… и там… и вообще всё зря, и… и… Но как только мы выехали на огромную зелёную поляну над обрывом перед церковью, сразу обо всём забыли!

В мире много красивых мест. И видел я их уже не мало. Но есть такие… Как бы объяснить? Красота в таких местах всеобъемлющая. Глобальна. На все четыре стороны, на все 360 градусов и ещё в зенит. Кавказ, Казбек, Самеба, небо, поляна, кони, люди… даже люди, которые обычно всё только портят, не мешали, и даже украшали необыкновенный пейзаж. Они специально приезжают сюда, эти люди: чтобы вот так выйти, оглядеться и выдохнуть в восхищении: «Ах» или даже «Вах!».

С такой красоты мы и стартовали. Портеры и лошади ушли вперёд, мы чуть с задержкой. Группу повёл опытный пятидесятипятилетний Георгий. Вёл аккуратно, неспешно, без частых остановок и передыхов, чтобы не сбивать ритм, дыхание, да просто автомат, который обычно включается на длительных переходах…

К четвертому часу пути мы миновали заросли кавказских рододендронов, меньших братьев непальских, стелющихся низкорослых кустарников, но цветущих столь же обильно белыми (а не красными, как в Непале) цветами… Миновали альпийские луга с их лёгким, медовым, цветистым разнотравьем… Успели вспотеть на солнышке и обсохнуть на ветерке… Горы — всегда то жарко, то холодно, даже на большей высоте, а уж до 3000... Миновали зону уверенной мобильной связи, где Галине успели позвонить из Москвы и загрузить. Ёкарный бабай! Отдыхает же человек! Всё же телефонная связь – зло. Зло, но мы к ней привыкли… Как-то я нечаянно подслушал разговор двух продавщиц, двух девушек. «Знаешь, — говорила одна, — я сегодня забыла мобильник! Такое ощущение, что я без трусов!» Вторая сочувственно кивала ей головой. И Дмитрий-второй всё время звонил домой, а Андрей на работу, а я фотографировал и отправлял фото Валико, пусть любуется.

Незаметно вышли в зону высокогорной тундры, и возле бурлящей грязной реки – обильные дожди и снегопады этого года не способствуют очищению воды – присели отдохнуть и перекусить. Нам с собой завернули ланч-боксы, но есть, как обычно на переходе, не хотелось, мы вяло пожевали сэндвичи, запили чаем, и остатками поделились с молодой кавказкой овчаркой, невесть откуда взявшейся и устроившейся рядом с нами на отдых. Шляются они там прям, как на Севере в сейсмопартиях. Псина всё сожрала, хоть ей было жарко и томно, и, глядя на неё скорее хотелось пить, чем есть. Но у собак устроено всё иначе, пожрать они никогда не упустят возможности.

На вопрос: «Сколько ещё?» Георгий задумчиво поглядел на вершину Казбека, покусал травинку и глубокомысленно изрёк: «Как пойдём…» Кто-то из наших сказал проще: «Ещё столько же». Повздыхали, поохали… можно подумать, нас кто-то палкой гонит, поднялись, нацепили рюкзаки и пошли.

Через пару часов, переправившись через пару рек, на высоте 2900 вышли к леднику Гергети.

 «Язык» у ледника длинный: семь километров, но неширокий: четыреста метров, весь в трещинах и покрыт пылью, которой постоянно «дымит» Казбек.

Та пыль — особая проблема для глаз альпинистов. Восходить на Казбек без очков не рекомендуется категорически, даже ночью, всё по причине острых пылинок, они сильно ранят роговицу.

У «языка» отдыхали лошади, это наши портеры оставили их. Следующие два километра портеры пройдут сами, неся на себе грузы и поклажу.

И мы пошли по льду, достаточно сухому, даже трекинговые ботинки не скользили, в этом отчасти тоже была «виновата» вездесущая пыль, будто песком посыпано.

Метеостанция, которую мы выглядывали впереди, появилась вдруг, внезапно, справа на высоком берегу ледника.

— Галь, смотри, — окликнул я Рязанову и ткнул палкой в гору, — Метеостанция!

— Что, где? – завертела головой Галина.

— Вон, наверху.

— Ох, ни хрена же себе… Это нам ещё туда лезть?!

На выходе с ледника в трещины по колено провалились оба Лёхи. Алекс переодеваться не стал, решил обсохнуть по дороге, а Лешка разулся, отжался и присел сушиться, пока мы ждали Ираклия и Ольгу. Ольга с непривычки шла медленно, тяжело, часто останавливаясь. Сначала с ней шёл Алекс, но потом Ольга, видимо, отпустила его, тот нёс два рюкзака, а идти не в своём темпе с грузом совсем не с руки или не с ноги. И с Ольгой шёл наш третий гид. Теперь мы ждали их, отдыхая и обсыхая на камнях.

— Вертолёт! – Георгий лениво показал на горизонт. Я пригляделся, действительно, довольно быстро со стороны посёлка к нам приближался небольшой вертолёт полицейского типа. Но нет, летел он не к нам, геликоптер обошёл ледник справа, поднялся чуть выше метеостанции и присел в базовом лагере.

— Шота действительно привёз продукты? – Андрей от удивления даже привстал. По всему выходило, что так. Но Георгий только пожал плечами. Интересное дело у них тут получается! Так могли бы и рюкзаки привезти. Кстати говоря, оба «потерянных» рюкзака приехали ночью. И проблем со снаряжением у девчонок не было.

Ольга, наконец, дошла, форсировала трещины, выбралась на камни и сходу уселась на них отдыхать. Вид у нее был измученный, но бодрый и довольный. Парадокс. Теперь с ней остался Георгий, а Ираклий повёл основную группу на Метеостанцию.

Те сто метров, те 33 этажа, по сыпухе, щебню и гальке мы поднимались минут сорок. В Долгопрудном 22 этажа, 66 метров, по ступенькам я прохожу за шесть. Вывод? «Таракан без ног не слышит».

Так, к четырём мы наконец добрались до базового лагеря Казбека «Метеостанция» на высоту 3670 метров. Ещё ни разу за всю свою недолгую горную практику, я так быстро, без дополнительной акклиматизации, не набирал высоту в три с половиной тысячи метров. Что ж! Всё когда-нибудь бывает в первый раз. Посмотрим, во что это мне обойдётся…

БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ

«В монастыре Бетлеми когда-то обитали семеро монахов. Один из них отличался особой святостью, и Бог явил над ним чудо: каждый раз, когда луч солнца проникал через маленькую дверь в келью, монах приготавливался к молитве, вешал на луч котомку с книгами и котомка не падала, словно луч был из чистого золота.

Другие монахи завидовали благочестивому брату. Чтобы ввести его в искушение, они подослали к нему красавицу из селения Гвелети. Притворные мольбы женщины о помощи заставили отшельника нарушить монашеский обет. Он впустил красавицу в келью. Она попросила позволения только прикоснуться к одеянию святого. Всего лишь прикоснуться… Монах очнулся уже, когда солнечный луч проник в келью. Он схватил котомку с книгами, повесил ее на луч, но книги с грохотом посыпались к его ногам. С тех пор обитель опостылела иноку, и он покинул ее. Братья последовали его примеру. Монастырь опустел навсегда…»

Эта запись из этнографических дневников В.В. Агибаловой и Б.М. Бероева. Красивая легенда легла в основу поэмы Ильи Чавчавадзе «Гандегели» («Отшельник»):

«На склоне царственной Мкинвари, (грузинское название Казбека)

Высокой даже для орлов, —

Кого века короновали

 Венцом нетающих снегов, —

Там в старину, пленён эдемом,

Пещеру вырубил монах ...

Досель зовётся «Вифлеемом»

Затвор, иссеченный во льдах…»

Представляете? В пещерах, расположенных выше площадки Метеостанции (С большой буквы я буду писать название базового лагеря, а с малой — здание), выше 3700, в настоящих, реальных пещерах, в снегу жили монахи. Правда-правда! Железные люди!

В тех пещерах сегодня, конечно, никто не живёт, но теперь приют на Метеостанции носит имя «Бетлеми» — «Вифлеем». И мы не железные, а дюралюминиевые, да нет… просто алюминиевые, а может всего лишь пластмассовые, будем жить рядом с ним.

Построено здание метеостанции в 1933 году, и долгое время использовалось по двойному назначению: и как метеорологическая станция, и как приют для альпинистов. Да, да… Строили в те самые 30-е, несмотря на весь ужас, который нам преподносится сегодня в учебниках истории, это время было и эпохой созидания, ведь тогда же и на Эльбрусе построили «Приют 11» на 4100. И как в конце XX века, в эпоху становления свободы и демократии, в России сгорел «Приют», так и метеостанция пришла в запустение. Сегодня, первый (или нулевой?) этаж разбит и используется как… отхожее место. Второй используют как столовую и склад. Электричества, которое вырабатывают солнечные батареи, установленные на крыше с южной стороны здания, едва хватает на освещение станции энергосберегающими лампами. Водопровода нет. Воду набирают в ближних ручьях, стекающих с гор. Есть комнаты для ночлега, но сами гиды рекомендуют жить в палатках — в них хоть меньше места, но не в пример чище.

Может быть, когда-нибудь, всё восстановят, но и сегодня при всей своей запущенности здание не потеряло фундаментальности, и как поражает факт, что когда-то здесь в снегах в пещерах жили монахи, так трудно представить, как строилось такое мощное, почти крепостное сооружение… О! На рубку всплывшей гигантской каменной подводной лодки, вот на что похоже здание метеостанции! Стоит метеостанция на южном краю базового лагеря практически у самого обрыва к леднику Гергети.

Между метеостанцией и горами, с другой стороны от обрыва, на выровненных площадках ставят палатки. Эти площадки укрыты от западного ветра, преимущественного в тех местах, выложенными вручную в форме полумесяцев каменными стенами.

Восточная часть базового лагеря занята полигоном бытовых отходов, попросту говоря мусоркой.

На обрыве рядом с мусоркой расположен единственный на всей территории лагеря туалет. Сделан он, как и метеостанция, из камня, а лучше бы был деревянным, как на Эльбрусе. Тогда после переполнения его можно было бы просто столкнуть на ледник, и построить новый. А так он стоит загаженный… и люди заняты вечным поиском, куда бы сходить до ветру. Не морщитесь! Все мы люди! Не принцессы, которые не ходят в туалет, и всё держат в себе. Обыкновенные люди, и ничто человеческое нам не чуждо! Интересно, как в такие условия приезжают изнеженные иностранные туристы? Они же многие видели туалет в Кибо-хат на Килиманджаро. Там на высоте в 4720 метров, где нет ни одной лишней капли воды, кафельные (ей-ей, кафельные!) туалеты сверкают нереальной чистотой и гигиеной.

Выше туалета, ближе к зданию метеостанции, площадка со скамейкой и пятиметровым флагштоком, на котором развевается бело-красный грузинский флаг Святого Георгия. Вечерами там собирается народ полюбоваться на закат над ледником, а между делом поймать эфир. Мобильная связь — зло, но обходиться без неё никто не готов…

С северной стороны площадки горы. За ними Казбек. В тех горах на высоте 3900 есть современная часовня, туда завтра намечен наш радиальный выход.

А пока…

А пока нас напоили чаем и разместили в палатках по двое.

Что, Рязанова? Это не лоджи в Непале, нет. Будем спать бок о бок, и, если газы кишечника вырвутся наружу, не обессудь, Рязанова, ты знаешь, на высоте сдерживать их нельзя. Как почему? Потому что давление изнутри легко может разорвать человека в разряженной атмосфере высоких гор. Не веришь? Правильно делаешь. Но во сне человек себя не контролирует, если только мы сможем спать в таких условиях, в чём лично я сильно сомневаюсь. А сомневаюсь я потому, что такой быстрый подъём обязательно приведёт с собой ночью горняшку. И будет она, как старая крючконосая горбатая бабка, бродить вокруг палатки на тонких кривых ножках и больно стучать в бубен твоих мозгов… А ещё у палатки тонкие стенки, и они не спасут нас от постоянного галдежа соседей: русских, украинцев, поляков (последних удивительно много, прям маленькая Польша какая-то!) и конечно грузин. Последние, правда, как и наши гиды, живут в метеостанции. Хотя нет, не все. Наш московский грузин Тимур заселился с Лёхой в палатку.

Рязанова, а, может, зря нам палатки посоветовали? Может… А, да ладно! Ненадолго. Завтра радиалка, а в ночь восхождение. Погода к 6-му должна испортиться до полной невыносимости, и запасного дня у нас, скорее всего, не будет. Другое дело, по плану мы должны сидеть здесь в палатках аж по 7-е. Но это мы ещё посмотрим. Да, Рязанова? Это они ещё не знают нас!

А пока ужин. Макароны! Макароны, сыр, ветчина, чай, хлеб, варенье. Не Мишлен, конечно, но жить можно. Даже мне. Приятного всем аппетита!

ДЕНЬ АККЛИМАТИЗАЦИИ

…Я лежал в палатке, расстегнув замок дальней стенки, и наблюдал за облаками. В детстве облака обязательно на кого-то походили. На лошадок, верблюдов, жирафов, бегемотиков, драконов… Сейчас я никого не узнавал. Облака, и облака. Обыкновенные.

— Чего ты там разглядываешь?

Рязанова вернулась с кухни и ползла ко мне на четвереньках.

— Представляешь? Не могу увидеть в облаках лошадок. А в детстве мог…

— Это облака здесь такие… — она пристроилась рядом и тоже стала рассматривать «лошадок».

Четыре часа. Ужин в шесть. Потом отдых до часа ночи. На два назначено восхождение. Вещи для ночи мы с Рязановой уже все разложили, и теперь бездельничали. Хорошо бы поспать, а то ночь, как и предсказывалось, прошла бурно.

Сначала, ближе к полуночи разыгрался ветер, а мы по неопытности не обложили «юбку» палатки камнями со всех, именно со всех, сторон. И в щели то свистело, то заунывно гудело, но, ещё хуже, выдувало тепло. Пришлось, матерясь и шипя, в темноте с фонариком, а где на ощупь, заделывать их.

Уже за полночь засобирались на восхождение соседи, дай им Бог здоровья и удачи. И конечно, при этом они разговаривали, у них же есть рот, и конечно, не шёпотом. Я бы даже сказал, не обычным голосом. Я бы даже сказал, они орали друг на друга. То чего-то найти не могли, то кого-то обвиняли в ветре, этого точно нужно было отбуцкать — я «за» обеими руками, то никак не могли всех собрать. Колготились, колготились, пока наконец не ушли…

А я всё равно никак не мог уснуть. Ветер трепал края палатки, шумел в складках, дёргал верёвки. Я лежал и смотрел в потолок. Сначала он был чёрным, потом стал коричневым, наконец, когда взошло солнце, ярко-жёлтым. В семь догадался: точно не усну. Поднялся, переполз через спящую Галину, оделся и ушёл на смотровую площадку, прихватив с собой фотоаппарат и телефон.

 Там уже выстроилось несколько таких же беспокойных пациентов.

— …Вот прямо на этом самом месте вчера общался по вотсаппу, а сегодня…

Высокий коллега-восходитель обескураженно разглядывал мобильный телефон в руке.

— У тебя какой оператор?

— Билайн.

— И у меня…

И у меня. И у меня вчера на том самом месте всё ловило. На самом-то деле мне и нужно только пожелать Валико доброго утра.

Грузинский флаг трепыхался в порывах ветра, как пойманная рыба в сети. Как он не рвётся здесь при таком ветре?

В девять завтрак. В одиннадцать выход на акклиматизацию. Гиды долго решали куда? В чём? Что с собой брать? Нас, а особенно опытного Андрея, это раздражало и злило.

Наконец, решили. Всё-таки подниматься к часовне на 3900, как и намечали. Чего тогда спорили?

Поднимались в альпинистских ботинках, прихватив с собой «кошки» и ледорубы, на обратном пути планировали провести ледовые учения. На Казбек ходят в обвязках, в кошках, с ледорубами, в касках, как настоящие, всамделишные…

Я надел новые альпинистские ботики La Sportiva «Spantik». Попробовать. Купил ещё осенью, думая про что-то более высокое, но испытать хотел на Казбеке. Ботинки хорошие, но оказалось, совершенно не приспособлены для подъёма по сыпухе.

Я поднимался третьим, первым шёл Шота, за ним Рязанова. Всю дорогу я отставал и матерился про себя, обещая прибить Гальку трекинговой палкой, как только догоню или остановимся. Но Шота не останавливался, он оглядывался, видел за собой упрямую Рязанову, и делал про себя вывод: раз женщина идёт и не отстаёт, то мужикам вообще грех жаловаться… А мужики отставали! Двести пятьдесят метров на отрог безымянной вершины поднимались пятьдесят минут. Там на «плече» установлена совсем маленькая часовня из листового металла, закреплённая растяжками. Георгий без передыха сразу прошёл внутрь. И я за ним. Внутри места совсем немного, только-только на двух человек. Стены часовни плотно завешены иконами, и нет ни одного квадратного сантиметра свободной поверхности. Полагаю: люди приходят,

приносят с собой икону и крепят её на стене, если находят свободное место… Никогда такого не видел. Я перекрестился, поклонился и вдруг поймал знакомый взгляд. Ба-а-а-а! Знакомые глаза, знакомая улыбка… Мама Габриэли. Здравствуй, дедушка! Я поклонился. Вот, приехал в гости! Меня тут хорошо встречают. Мне здесь нравится… Сегодня ночью на восхождение пойдём…

Потом, сидя возле часовни и расслабленно водя палкой по щебню, я размышлял: наверное, после восхождения надо сюда вернуться… Нужно же спасибо сказать. То… сё… Даже если совпадение. Даже если простое совпадение, потому как, нет ничего удивительного, если в грузинской высокогорной часовне обнаружилась икона грузинского святого? Ни-че-го! «Я не нарочно, просто совпало…»

МАМА ГАБРИЭЛИ

Васико бросил школу.

В 41-м бросали многие. Война. Оно и до этого-то жилось стране не особо сытно, а с началом войны стало совсем тяжко. Кроме того, в стране совсем недавно ввели обязательное семилетнее образование, и окончить шесть классов, считалось делом нормальным. Многие старшие дети бросали школу и шли работать. Это и мама рассказывала, она была на год младше Васико.

Васико школу бросил, но сбежал скитаться по монастырям. Видимо, конфликт с отчимом и семьёй достиг апогея. Сначала он пришёл в Самтавро, тот самый Самтавро, который впоследствии станет частью его имени. Там он долго упрашивал матушку-игуменью оставить его, но монастырь женский, и женщины, накормив подростка, отправили Васико восвояси. Потом он пришёл в Бетанийский монастырь, там его не прогнали, и он остался послушником (какое-то время он будет жить то дома, то в монастыре). В монастыре тогда жили два замечательных святых старца: отец Иоанн (Майсурадзе) и Георгий (Мхеидзе) (оба впоследствии, немалыми стараниями самого Гавриила Ургебадзе, будут причислены к лику святых в чине преподобных). Эти монахи сыграли ключевую роль в жизни Годердзи-Васико-Габриэли. Они навсегда станут ему духовными наставниками. Глядя на братьев, Васико принял решение посвятить свою жизнь монашескому подвигу.

Хочется спросить: зачем? Восторженная любовь? Экзальтация? В течение восьми лет! Вряд ли…

Ну, верил бы себе и верил! И верить-то в те годы было опасно («Молиться можешь ты свободно, но так, чтоб слышал Бог один!» писала в те годы Таня Ходкевич), а уж становиться монахом…

Однако по-другому он уже не мог. Не вписывался он в обычную жизнь обыкновенных людей. У него, как это принято сегодня говорить, сформировалась собственная система ценностей, и она совсем расходилась с системой ценностей не только людей сторонних, но и ближайших родственников: матери, сестёр, отчима, брата.

Собственная система ценностей к двадцати годам — конечно, хорошо, но всеобщую воинскую обязанность в стране отменили только на 46-48 годы. И в 1949 году Васико отправили служить в пограничные войска МГБ СССР, в Батуми. Есть в этом некая странность. Место службы уж больно непростое. Как удалось малограмотному юноше попасть в войска всесильных МГБ, да ещё в родную Грузию, непонятно? Моего тестя, его ровесника, то же призвали в 49-м, и из родной Куйбышевской (ныне Самарской) области отправили служить, аж, в Венгрию! А Васико оставили дома. Но хоть служил он в Грузии, служилось ему нелегко. Набожный юноша страдал от невозможности жить, как праведный христианин: соблюдать посты, посещать церковь, исповедоваться, причащаться. И если с постами Васико худо-бедно разобрался, в среду и пятницу он притворялся больным и ничего не ел, то с церковью дела обстояли совсем плохо. Храм рядом был, буквально за забором части, но ходить в него бойцу пограничных войск МГБ СССР было совершенно невозможно. Спасло очередное «совпадение», Васико назначили рассыльным (снова непростое назначение), и теперь он мог хотя бы изредка, хотя бы тайно, возвращаясь с почты, забегать на минутку помолиться.

Шила в мешке не утаишь, о такой странной особенности пограничника Ургебадзе стало известно, и после некоторых мытарств Васико комиссовали, признав психически ненормальным. С таким диагнозом дорога на государственную службу для демобилизованного Васико закрылась (а была открыта?). Сей факт его нисколько не смутил и не опечалил, он уже твёрдо решил стать монахом. Но даже сегодня сделать это нелегко.

Невозможно просто прийти в монастырь и сказать: «Меня бросила девушка, хочу уйти в монастырь» или «Меня бросил муж, дети — свиньи, хочу стать монашкой». Ваши личные проблемы никого не интересуют. От вас требуется искреннее желание посвятить всю жизнь служению Богу. Всю, до последней капли! Даже от мирского имени отказываются. И если сегодня вам никто кроме родственников чинить препятствий не станет, то в 50-е, в стране победившего атеизма, стать монахом — было сродни подвигу. Но Васико к нему был готов.

И для начала, стараясь избегать мирской и домашней суеты (отчим к тому времени умер), он во дворе своего дома построил уединенное жилище (будущая его личная домовая церковь). И, конечно же, стал ходить в Сионский кафедральный собор, не пропуская ни единой службы. Скоро Васико в церкви заметили, да и как не заметить молодого человека среди пожилых прихожан, что важнее, его заметил сам Католикос Мельхиседек III, который регулярно проводил в соборе богослужение. Увидев искреннее желание Васико посвятить жизнь служению Христу, он стал привлекать Васико к службе в церкви.

Сначала сторожем.

Потом псаломщиком.

После двух лет службы, в 53-м, патриарх посвятил Васико в иподьяконы, обязав прислуживать себе во время богослужения.

А ещё через два года Васико рукоположили в священники (без специального образования!)

И, наконец, спустя почти пять лет после демобилизации был совершён постриг. По личной просьбе Васико его нарекли Гавриилом (Габриэли) в честь преподобного Гавриила Иверского.

Всё! Сбылась мечта: в феврале 1955-го в возрасте двадцати шести лет, вопреки желанию матери, старшей сестры, вопреки тогдашнему грузинскому советскому обществу, он стал монахом.

Аллилуйя!

Слава тебе, Господи!

НОЧЬ ВОСХОЖДЕНИЯ

Ветер. Снова ветер. Всякий раз на восхождении ветер! На Эльбрусе в прошлом году. На Калапатаре весной. Пора привыкнуть, но как? 15-17 метров в секунду. Прямо в лицо, да еще с пылью и снежной крупой. Крупа откуда, вообще не понятно? Снега-то нет. Но даже это не главное. Главное, страховочная система, которая всё время сползала с пояса. Как колготки не того размера. Откуда знаю? Знаю! Я из 80-х, тогда колготки были в дефиците, и наши девчонки носили, что доставали. Иногда доставали не того размера, и тогда это было мучение… как сейчас. Я систему подтягивал, а она сползала, я подтягивал, а она, зараза, сползала! Кругом темно, как у афроамериканца в ухе, два часа ночи, под ногами сыпуха, на ногах тяжёлые альпинистские «Спантики», впереди человек пять, сзади пятнадцать.

Вышли на восхождение тремя группами и одним псом, собаки любят увязываться за двуногими на авантюрные мероприятия. Ещё одна, украинская группа, ушла на час раньше.

— Ираклий! Затяни эту заразу!

Ираклий взялся подтягивать ремень системы… Конечно, отстали. Стал нагонять, задохнулся… Чтоб эту всю систему! Так её и ещё так, и вот эдак перетак… Насилу нагнал. Рязанову не видать, она вроде идёт второй за Шотой. Отстать боится. Правильно. Без фонарика тут глаз выколи. Фонарик у неё есть, но слабенький…

И тут с неба начало капать. Зачем, откуда, почему?

Днём на ледовых учениях я у Шоты спрашивал: в чём идти? В лёгкой пуховке, отвечал он. А дождевик? Какой дождевик, снеговик! И долго смеялся. Ну да. Откуда на четырёх-пяти тысячах дождь на Кавказе? Не бывает тут такого, это все знают. И, вот, нате! Сейчас этот неправильный дождь усилится и превратится в полноценный неправильный ливень.

А, между прочим, всё Гольфстрим виноват. Что-то с ним случилось в последнее время, он перестал дотекать до Мурманска. Перестал греть Северную и охлаждать Южную Европу. Говорят, во всём виновато глобальное потепление. Говорят, интенсивно тают льды Гренландии и массы пресной холодной воды выдавливают теплый солёный Гольфстрим на глубину. А ещё говорят, это американцы… А то кто?! Это они вылили пять миллионов баррелей нефти в Мексиканский залив в 2010 году и сломали Гольфстрим. А в прочем по- фигу... Если даже станет известно кто точно виноват, легче от этого не станет никому, и погода не наладится.

Шота впереди встал. Я крикнул, что хочу переодеться. О! И Рязанова тоже. У меня с собой штормовая яхтсменская куртка: «сто литров в минуту и всё по хрену!» Сто литров — хорошо, а то пуховка уже сырая насквозь. Тимур Рязановой выдал полиэтиленовый плащ. Вот, интересно, как мы будем там на 5000? Ну, где точно минус. Вот в таких сырых шмотках? Хрустеть будем. Как сырое бельё на морозе. Чтобы я еще раз вынул из рюкзака дождевик… Чтобы я… Да пусть хоть в пустыне! Да хоть на семи тысячах! От ветра прикрываться буду, если дождя не будет! Ветра в горах всегда хватает. И ведь мы же сами с Галькой, как два придурка, после слов Шоты пришли в палатку и честно выложили из штурмовых рюкзаков дождевики, которые по завету Кота носили всегда и везде с собой. Как же! 400 грамм! Наверху каждый грамм лишний! Блин!

Ираклий, наконец, затянул меня так: захочешь пукнуть, не получится. Зато система вроде села. Да и пукать тут… На восхождение специально пил белый уголь и лапедиум. Ни к чему все эти сложности наверху... Там и по малому лучше не ходить, а уж…

Шота всех оглядел и махнул рукой, пошли!

Пёс, который всё время крутился под ногами, куда-то исчез. Вернулся? Ушёл вперёд к хохлам? Хотя по такому дождю лучше вниз. Но, нет, мы идём выше. Минут через десять вышли на второй снежный язык. По снегу в Спантиках идти куда интереснее, а по камням — полное дерьмо! Может, я как-то не так их затягиваю? Перетянуть бы… Ну да! Так и пойдём, то система спадает, то дождевик не взяли, то ботинки не затянули… Аль-пи-ни-сты… Сверкнуло! Ёклмн… Это гроза что ли? Секунд через десять глухо заворчал гром.. Пока далеко. А, в общем, это уже перебор. Ночь, дождь, гроза… Опять сверкнуло! Ага, Шота встал. Ну что отцы, теперь что делать станем? Снова сверкнуло, и секунды через три вдарило. Едрит-мадрит! Почти в километре отсюда лупит! Мама дорогая… Нам это совсем не нужно! Шота жестом подозвал гида второй группы. Думать отцы, значит, будете: «итить» или «не итить», Чапаевы... Чего думать-то? Думать-то чего? Тут, блин, и с дождём… А уж с грозой, блин… Опять врезало…

Било с интервалом в две-три минуты, не приближаясь, но и не особо удаляясь. Ливень не прекращался. А гиды всё никак не могли решить… Мы стояли и мокли. И страшно. Ох, как страшно, блин! Дедушка Габриэли, вразуми наших гидов… Не дай в трату дураков грешных… бестолковых… Шота пошёл в хвост колонны. Не иначе… Ага, точно! Возвращаемся. Мама Габриэли, моли Бога о нас, видишь в какую жопу угодили. Выбираться надо… Нам теперь без тебя никак…

Обратно шли минут сорок. Туда пятьдесят, обратно сорок. Скользкие камни, вспышки молний, гром, шквалистый ветер, грохот. Слава Богу, статика была не большая, ледорубы за спиной «не пели», как это бывает с ними в грозу. Сам не видел, надёжные люди рассказывали. Сам в горах видел только молнии от земли в небо. Пару раз Шота терял тропу, но находил и светил фонарём, показывая дорогу. Раза три приходилось форсировать невесть откуда взявшиеся бурные ручьи. А пса так и не видать. И не видно ни пса. Во вспышке краем глаза впереди вдруг заметил человека в черной рясе с куколем на голове и посохом в руке. Сердце ёкнуло! Неужто… На силу дождался следующей молнии. Нет, то один из наших в дождевике и с одной трекинговой палкой в руке, вторую то ли потерял, то ли сломал. А я уже напридумывал… Ага, сподобились! Скоро, как в «Бриллиантовой руке» Козодоев на Черных камнях, грезить начну… Эх, мама Габриэли… мама Габриэли… Слаб человек в горах, слаб, мелок и беззащитен, как букашка на ладони, то ли посмотрят – отпустят, то ли придавят и делов-то…

Дошлёпали.

В здании метеостанции на втором этаже собралось человек двадцать-двадцать пять. Все мокрые насквозь! Куртки, шапки, штаны, перчатки, всё сырое, хоть отжимай! Кто-то пытался организовать чай. Повара не нашли, повара спят. Вспомнили про термосы. Разлили. Пока пили, пытались развесить одежду на гвозди и веревки. Я повесил пуховку прямо на дверной косяк. Штормовка еще пригодится, как-то нужно добираться до палатки. Рязанова тоже мокрая, хоть ей давали дождевик. Мокрая и напуганная. Мы все напуганные. Сходили, бляха муха, на Казбек. Восходители… Кто-то бродил и всё спрашивал про украинскую группу, ту, что ушла раньше других. Никто ничего не знал… Но этот кто-то не унимался и всё давил на совесть. Мы все здесь, а они там… Они там, а мы все здесь… в тепле… Нам идти искать что ли?! Потом, слава Богу, пришли и они.

Сырая одежда, без движения… Стали мерзнуть.

— Рязанова, пошли паковаться в спальники! Все вернулись. А то околеем.

— Дойти ещё надо…

— Дойдём. Бери накидку! Включай фонарь!

Двадцать метров от метеостанции до палатки бежали тяжёлой трусцой, в альпинистских ботинках не разбегаешься на 3670! Интересно, на хрен я сюда приехал, а?! Никто не помнит? Мама Габриэли, кажется, что-то пошло не так.

В палатке ворошились, как два жука. Подвесили мой фонарик под потолок, стягивали сырую одежду и складывали в угол подальше от сухих спальников. Делали всё быстро. Холодно! Дождь продолжал хлестать по палатке, ветер с силой раскачивал её. Палатка дождь не пропускала, но вода всё равно пробивалась внутрь пылью, от которой было ещё холоднее.

— Всё с себя снимай! — командовал я, покрываясь гусиной кожей.

— Всё снимаю… — Рязанова тянула с себя флиску.

— Всё, говорю!

— Зачем? – дернулась Рязанова.

— Трахаться будем…

— С ума сошёл!

— Рязанова… Щас в один спальник заберемся, вторым накроемся, обнимемся и так будем греться! Чего не понятно? Стягивай, говорю, майку! Она всё равно сырая.

Поняла, кивнула, стянула и нырнула в спальник, я выключил свет и нырнул за ней. Прижались друг к другу, застучали зубами и часто-часто задышали. Воздуха не хватает… и холодно. Ох, блин, холодно! Надо вдохнуть-выдохнуть и успокоиться. Вдохнуть-выдохнуть, успокоить дыхание, и станет теплее… Вот, чего она такого подумала? Прям до секса здесь, ага… Ещё Рамиль в Непале говорил, либидо на высоте в три с половиной километра становится маленьким, как горошина. «Почему горошина?» — спрашивали мужики гогоча. «Сам видел! — серьёзно отвечал Рамиль. — В трусы к себе заглядывал». Но людям всё равно интересно, зачем мужчина ходит с женщиной в горы? Отвечаю: сначала так совпало, а потом понравилось, потому что мотивирует, дополнительно, и мужчину, и, как ни странно, женщину тоже. И ещё… Прижаться друг к другу с мужиком, вот так, в одном спальнике, это я бы ещё подумал…

— Рязанова, выдохни и успокойся. Щас потеплеет.

Через пятнадцать минут согрелись и расползлись по своим спальникам. Закемарили.

Проснулся минут через сорок от противного металлического скрежета. Разлепив глаза, в предрассветной мгле увидел: потолок палатки кренится… кренится и, вот-вот, норовит лечь на нас. А за палаткой, набирая обороты, работал реактивный двигатель.

— Рязанова! — дурным голосом заорал я, вцепившись в перемычку потолка. — Держи палатку!

Боковым зрением видел: глаза она открыла, но рук из спальника не доставала, так и лежала, молча, не шевелясь, глядя на потолок.

Шквал прошёл. Я отпустил перемычку.

— Галь, ты чего, а?

— А… уже всё равно… — выдохнула она и отвернулась.

Всё равно… всё равно. Как страшно, когда всё равно. Мама Габриэли, моли Бога о нас…

МАМА ГАБРИЭЛИ

…Господи, как трудно писать-то про святых. Всего-то несколько страниц написал, а ощущение, будто на гору взобрался.

Когда пишешь о человеке (любом человеке): необходимо выстроить план, канву описания, эдакий маршрут из пункта А в пункт В, «от пролога к эпилогу», как пел Окуджава; сформировать отношение к герою; а если пытаешься охватить весь его жизненный цикл — найти «вектор», который направлял его в жизни. Когда я только взялся писать про святого, мне, глупцу высокомерному, казалось: я знаю, я понял, как и для чего жил мама Габриэли. Оказалось, что только казалось. Я писал, я читал, и для меня открывались новые обстоятельства, которые, как тяжёлая артиллерия, камень на камне не оставили от возникшей и сформировавшейся концепции Габриэли-крестоносца. Не было там никогда рыцаря без страха и упрёка, с ясным взором и блистающим мечом. Один брат чего стоил… С другой стороны, причём тут брат? А тут ещё…

27 февраля 1955 года Годердзи Ургебадзе в Моцаметском монастыре митрополитом Кутаисско-Гаентаским был пострижен в монахи и наречён именем Гавриил (Габриэли). Через несколько дней после пострига, по благословению опять же митрополита Кутаисско-Гаенатского, был издан указ о назначении иеромонаха Габриэли вторым священником Моцаметского монастыря. И вдруг:

 «Иеромонах Гавриил (Годердзи Ургебадзе) в январе 1956 года оставил монашество и ушёл в мир.

 Секретарь Грузинской Патриархии П. Гагошидзе».

«Фигасе!» — как сегодня пишет молодёжь. А на заявлении Габриэли ещё стоит приписка митрополита Кутаисского:

 «Отец Гавриил (Годердзи Ургебадзе) в служении проявлял усердие, послушание и смирение, старательность и бескорыстие. Но проявившиеся признаки болезни — шизофрении — являются препятствием для служения литургии...»

Шизофрения. А ведь Васико уже проходил медицинское обследование…

В своей жизни я знал двух шизофреников. Оба — личности неординарные. Про одного, мы, его друзья, посмеиваясь, со скрытой гордостью говорили, Костик компьютеры спинным мозгом чувствует. Он необычайно талантливо писал системные программы, оригинально оценивая ситуации и процессы. Второй, точнее вторая, изумительно рисовала. И если первый по сию пору живёт и работает в обществе, лишь иногда пугая окружающих странными поступками, вроде «выйти в окно». То вторая переведена на строгое содержание в психоневрологический диспансер, в «дом скорби», а то, не дай Бог, сотворит что над собой. И с ней ситуация ухудшается каждый год, чему, в немалой степени, способствуют медикаментозные средства. Они, с одной стороны, купируют приступы, а с другой… Как обычно, одно лечим, другое калечим.

Большая Медицинская Энциклопедия даёт заболеванию следующее определение:

Шизофрения — эндогенная психическая болезнь с непрерывным или приступообразным течением, проявляющаяся изменениями личности в виде шизофренического дефекта (снижение психической активности, эмоциональное оскудение, аутизм, утрата единства психических процессов, нарушение мышления) при сохранности так наз. формальных способностей интеллекта (памяти, приобретенных знаний и др.), а также различными позитивными расстройствами (бредом, галлюцинациями, нарушением аффекта, кататонией и др.). Существует точка зрения, что Ш. представляет собой группу родственных эндогенных процессуальных (обладающих свойством развиваться и усложняться) болезней.

Запутанно, обтекаемо, заумно.

Расхожая поговорка объясняет проще: «Если ты разговариваешь с Богом, ты молишься, если Бог с тобой — это шизофрения».

Вопреки распространённому мнению, шизофрения вовсе не приводит к деменции (слабоумию). Многие, наверное, видели фильм «Игры разума», в основу сценария которого положена реальная история американского математика, лауреата Нобелевской премии Джона Нэша. Шизофреника. Кстати, есть ещё одно расхожее мнение: все гении, они того… Ведь с ними говорит Бог! Разве не так?

И Католикос-Патриарх Грузии Мельхиседек III, мудрый Мельхиседек видит, не такой уж Габриэли больной человек, а его беззаветной любви к Богу в достатке хватит на монашеский подвиг. И он пишет митрополиту Кутаисскому:

«Ваше Преосвященство, благословите...

Вы, разумеется, знаете Годердзи Ургебадзе, который принёс это письмо. Вами наложен запрет на его священнодействие. Прошу снять этот запрет: думаю, он не заслужил того, чтобы навсегда оставаться под запретом. Прошу обязательно снять запрет.

 С любовью, Католикос-Патриарх Мельхиседек.

 Просьба прислать документ, удостоверяющий снятие запрета».

Кто наложил — тот должен снять. Субординация. Но Патриарх давит…

И митрополит смирившись отвечает:

«Святейший и Блаженнейший Владыко, пусть исполнится доброе и отцовское желание Вашего Святейшества. Пусть с сегодняшнего же дня приступает к священнослужению. Митрополит Гавриил»

Вернули!

Много ещё будет проблем от того, что отец Габриэли не от мира сего. Но таких на Руси, и как выясняется в Грузии, называют — божий человек.

И всё же угадал я «вектор», направляющий Габриэли! Любовь к Христу поведёт его по жизни, заставляя совершать более чем странные, иногда экстравагантные, а порой и опасные, поступки.

А в прочем они все такие… Христа ради юродивые.

УТРО ПОСЛЕ ШТОРМА

Окончательно проснулся в восемь. Дождь прошёл, ветер продолжал трепать палатку, но уже не так остервенело. Снова переполз через Рязанову, та даже не пошевелилась, нацепил полусырую одежду и выбрался из палатки. Огляделся. Мда… Мятежно… Хоть в тревожном небе уже кое-где просматривались голубые просветы, иногда даже мелькал солнечный луч, но в целом ситуация была неспокойная: толстые серые облака неуклюже сползали с гор, медленно, неуверенно, а ветер подхватывал их, рвал в клочья, комкал и швырял в ущелье над ледником. На земле было спокойнее. Все палатки, слава Богу, на месте, ледорубы и камни не летали, вон даже вчерашняя псина куда-то потрусила мимо метеостанции. А я за него ночью переживал. Жив курилка! Просто вовремя свалил. Главное, вовремя свалить! Я ещё потоптался в задумчивости, подставив спину ветру, а потом, обречённо вздохнув, отправился в туалет. Ни хрена не работает этот ваш… лапедиум!

Потом вытащил на ветер наши мокрые рюкзаки, ночью мы их бросили на метеостанции. Пока разбирался, внезапно обнаружил высохшую на дверном косяке пуховую куртку, чему несказанно обрадовался. Везде прохладно, и в сырой штормовке я чувствовал себя неуютно. Переоделся, повесив теперь на косяк штормовку. Волшебное место! Народ ходит туда-сюда, таскает за собой тёплые потоки воздуха и сушит не хуже фена…

Раскрыв рюкзаки, и развесив, на что придётся, мокрые перчатки, я вышел на «точку связи»: пришло время пожелать Валико доброго утра и доложить, что, по сути, никуда мы не ходили, те полтора часа в грозе не считаются. Пока ждал связи, разглядывал ледник. Тот, напившись до отвала, потемнел и, кажется, даже вспух. Ну, ещё бы, хлестало как!

— Как пережили, сосед? Вы же тоже ночью ходили?

Я оглянулся. Украинский восходитель из «потерявшейся» группы стоял и курил, глубоко затягиваясь.

— Ходили, – хмыкнул я.

— А у нас, мля… — он затянулся, — как пришли, ещё и палатку сложило… Вчистую, мля… Не слыхали?

Я попытался припомнить, слышал ли что-нибудь, и покачал головой. Чего там услышишь, когда вокруг светопреставление?

— Совсем сложило! Потом минут двадцать под дождём ставили! За-ррра-за…

— Да-а-а-а, сильный ветер был…

— Сильный? — он удивлённо уставился на меня, затянулся, выпустил дым, а потом ткнул пальцем в грузинский флаг на флагштоке, — а это видал?

Оба-на! У флага оторвало полотнище по вертикальную красную перекладину креста святого Георгия, только тонкая полоска материи на нижней кромке осталась, и эти останки продолжали отчаянно трепаться на ветру. А я всё вчера удивлялся, как он на таком ветру не рвётся? Рвётся! Ветер нужен нормальный.

Украинец сделал ещё несколько затяжек, добил сигарету, щелчком послал её по ветру и ушёл в здание. А я продолжил ловить сигнал. «Ловись сигнал: большой и маленький!» Кажется, сегодня не будет связи, крестики вместо палочек так и стояли на экране. На площадку выбралась Рязанова.

— А я тебя ищу …

— Видела? — я показал на флаг. Она кивнула. – Пошли вещи вытаскивать и сушить. Я уже рюкзаки разложил. Не будет вроде больше дождя…

Через полчаса весь лагерь выглядел, как цыганская барахолка. Разноцветные куртки, ботинки, цветные штаны, яркие жилетки, пестрые майки, носки, трусы… Я вкладывал в носки камни, чтобы не унесло ветром, и раскладывал их возле палатки по фен-шую: пятками на запад и, чтобы не заслонять выход.

— Жрать охота! – Алекс занимался такой же чепухой у соседней палатки.

— Как Ольга?

— Спит, Ольга! Чего ей?

Ольга не ходила на восхождение. Умная женщина!

Андрюха пришёл от своей палатки, возле которой разложился такой же базар, как у всех.

— Нас кормить собираются?

— Пошли, узнаем…

Покормили только в одиннадцать.

— Я тут прогноз смотрел… — Шота за столом внимательно разглядывал экран телефона. – Ничего хорошего. Только ухудшение.

— Вчера же рисовали на ночь нормальную погоду…

— Рисовали. Вы видели, какая «нормальная». Теперь всё идёт на ухудшение. У нас есть ещё один день. Запасной. Но я бы…

— Я бы хотел его использовать, — Андрей прихлёбывал чай, пристально разглядывая одинокий блинчик с творогом, последний, решал, взять или оставить? Вообще ему, чем дольше на горе, тем лучше. Он отсюда сразу в базовый лагерь Победы, на 4000. Интересная жизнь у человека! Зимой автогонки, весной-осенью рафтинг, у него целый клуб в Архангельской области, летом горы.

— Ваше право, — кивнул Шота.

— Тогда прошу кого-нибудь из гидов остаться и помочь мне, — он потянулся, и всё же взял блинчик. — Плачу отдельные чаевые

— Хорошо, — Шота обвёл взглядом группу. — Остальные?

Группа молчала, и я ответил вопросом на вопрос:

— Вниз?

— Вниз. А то вспухнут реки… Они и так уже разлились… И ледник сырой… Потом вообще отсюда не уйдём.

— А портеры? Вещи как? – Галина о больном, о насущном. Впрочем, я тоже не собирался тащить свой большой рюкзак. Пятнадцать килограммов, десять километров, да два вниз, да два по леднику…

—Не будет портеров. Они сюда не дойдут.

— И?

— Ну, если только вызвать лошадей до ледника.

До ледника? Все переглянулись. До ледника, так до ледника!

— Вызывайте! – согласились мы, и пошли собирать вещи.

Не поднимусь я второй раз в часовню… Не выйдет. Извини, дедушка.

МАМА ГАБРИЭЛИ

Морозным московским утром 1538 года, ещё потемну, нагой и прихрамывающий известный московский юродивый Василий остановился перед иконой Божьей Матери, что на Варварских воротах в Китай-городе. К этой иконе, почитая ее чудотворной, ежедневно во множестве стекался местный и пришлый люд. И сейчас, несмотря на ранний час, уже многие коленопреклонённо просили Богородицу сотворить чудо: заступиться, помочь, облагодетельствовать, наказать даже. Василий оглядел молящихся, задумчиво поскрёб лысый затылок, взглянул на икону, отыскал подходящий камень, доковылял до него, поднял, попробовал на вес, примерился и с неожиданной силой запустил в чудотворный образ… Вдарило так, что иконная доска с хрустом врезалась в морозную землю. Народ онемел, впав в столбняк. Как же это? В чудотворный образ Богородицы — камнем!

«Да он охренел, никак?!» — первым взвыл очнувшийся крепыш-купец, стоящий рядом с Василием на коленях. Подскочив, он ухватил Василия за бородёнку, и с размаху врезал ему в грудь: «Ха!».

«Бей его, христиане!» — взывала, вмиг очнувшаяся, толпа и бросилась топтать упавшего Василия.

«Поскреби! — фальцетом кричал извивающийся юродивый, прикрывая руками лицо и живот, — поскреби!»

«Мы тя щас поскребём, чёрт юродивый!» — выла толпа, отплясывая гопак на юродивом.

«Слой краски поскреби!» — продолжал взывать Василий.

Мужичок в сером армячишке отвалился от толпы, отряхнулся, подошёл к упавшей иконе, перекрестился, поднял, и начал отколупывать краску чёрным твёрдым, как гвоздь, ногтем. Под верхним слоем краски обнаружился второй… Мужичок поднажал… Отколупывался верхний слой нехотя, обламываясь мелкими кусочками. Юродивого продолжали топтать. Но слой вдруг треснул, поддался и сошёл пластом. Мужичок секунду ошарашенно взирал на икону, потом взвыл, бросил наземь, закрестился, заплевался… «Адописная!» — выкрикнула у него за плечом баба. Толпа тут же унялась, бросила Василия и повернулась к бабе. А та не в силах выговорить, всё тыкала пальцем в икону на земле. А на ней, под облупившимся слоем краски отчётливо проступила «дьявольская харя». «Ишь, ты…» — купчина подошёл, наклонился, хотел было поднять, но только плюнул, развернулся и пошёл, расталкивая толпу, поднимать избитого юродивого.

«Ты это… — подал он руку, — ты прости нас… Кабы знать… Знать бы кабы… Слышь? Прости!»

Василий поднялся, приняв руку, утёр разбитый нос и, ни слова не говоря, захромал в сторону Кремля… Государю ещё надо кой-чего сказать, а то ишь… удумал…

«Святой… Как есть, истинный святой!» — баба, перекрестившись, поклонилась Василию вслед.

«И то, правда! — купчина тоже осенил себя крестом. — Только, чего он? Сказать не мог?» — и, махнув рукой, развернулся и зашагал от ворот.

«Ага, а ты бы поверил?! Поверил бы, да?!» — вслед кричала ему баба…

Тот странный юродивый был не кто иной, как Василий Блаженный, один из самых почитаемых и любимых святых на Руси (самый известный храм России его имени). Вообще, в Русской православной церкви, а, теперь я знаю и в Грузинской, любят этот особый лик святых: юродивых или, как их ещё называют, блаженных; подвижников, добровольно принявших на себя образ безумных странников-аскетов, в юродстве своём обличающих и бичующих грехи людские.

И спустя четыре века 1 мая 1965 года другой юродивый, Гавриил, поджёг огромный, двенадцатиметровый портрет Ленина, который вывесили на здании Верховного Совета в Тбилиси в честь и по случаю празднества Дня международной солидарности трудящихся. Облил керосином, чиркнул спичкой и… И толпа, взвыв, снова била.

Арестованный по статье 70 «за антисоветскую пропаганду» на допросе в следственном отделении КГБ Габриэли, шепелявя разбитыми губами, всё равно отвечал твёрдо: «Сделал, потому что нельзя боготворить человека. Там, на месте портрета Ленина, должно висеть Распятие! Зачем вы пишете: “Слава Ленину”? Слава не нужна человеку. Надо писать: “Слава Господу Иисусу Христу”». На допросе присутствовал тогдашний первый заместитель Министра охраны общественного порядка Грузинской ССР Эдуард Шеварнадзе. Не государь, конечно, и не Кремль, но в будущем (это когда уже можно будет обливать памятники Ленину краской и сносить их, сдёргивая стальными тросами за шею) второй президент Грузии. А тогда… Говорят, юродивый предсказал будущее Эдуарду Амвросиевичу, и тот, сжалившись, отправил Габриэли в психушку. Пожалел…

Из выписки истории болезни:

«Диагноз: психопатическая личность со склонностью к возникновению шизофреноподобных состояний. Разговаривает сам с собой, что-то тихо шепчет. Верит в Бога, в Ангелов. Постоянно повторяет слова: “Всё от Бога”. С окружающими не общается. При обращении к нему говорит о Боге, Ангелах, иконах.»

«Если Бог говорит с тобой…» Сумасшедший! Всё понятно! Тут даже психиатром быть не нужно… Кто ещё мог поджечь портрет Ленина? Сказать-то не мог? Жечь сразу… Мы бы поверили…

Из психушки Габриэли вернулся совсем другим. «Обработали» они его. Сделали святого.

ВНИЗ

Надо было надеть «кошки» на ледник.. Надо было… Надо бы… Нога соскользнула, каблук спантиков не зафиксировался, и я, завалившись вперед и на правый бок, покатился по мокрому снегу и льду. По воде.

— Палыч! – заорала Рязанова.

Чего орать? «Кошки» надо было надевать! Потому как: рюкзак пятнадцать килограммов, ботинки, одежда тяжелая, как на восхождение, чтобы меньше досталось тому рюкзаку… Рязановский большой рюкзак взял один из гидов соседней группы – решил подзаработать. Ольгин рюкзак до ледника понёс Андрюха, там вещи на лошадей перекинем. Остальные шесть мужиков несли свои рюкзаки сами. Причём все по два: штурмовой и багажный, только мне свезло, я малый рюкзак сбагрил Рязановой на условии разделения финансовых затрат.

Лежать на мокром льду ненапряжно, но сыро и неприятно. Я сначала на четвереньки, а потом полностью поднялся.

— Нормально всё! – махнул я Рязановой. – Кошки надо было надевать.

У Андрея, который ушёл на полчаса раньше, и теперь уже шёл навстречу, кошки! Хитрый Андрюха. Хотя, не… не хитрый… Опытный!

Лошади к леднику ещё не дошли, пришлось ждать. Нам на руку, мы успеем переодеться и переобуться. Некоторые, правда, так в тяжёлых ботинках, рассчитанных на кошки и снег, и пойдут по сыпухе, по камням, и примут мучение немалое.

Речки, как и говорил Шота, вспухли. Грязный коричневый поток, бурля и пенясь, нёсся между огромными валунами и заливал пологие участки. Не удержалась на камне и провалилась Рязанова. Снова провалится Лёха – не везёт парню! Остальные перебрались более-менее удачно.

Выбравшись из зоны альпийской пустыни, попали в облака. Близоруко расплывшись, шли почти на ощупь, даже голоса звучали глухо. Весь мир враз съёжился до пяти метров.

— Сейчас всё это, — Шота обвёл рукой густую пелену, — пойдёт обратно наверх. Прямо к Андрею.

И Андрюхе будет трудно.

Вообще, всё как-то трудно пошло с Казбеком. Но тут удивляться нечему, погода, вот и не поднялись. Хотя есть другое мнение. «Не бывает плохой погоды, бывают хреновые альпинисты!» — говорит и повторяет Абрамов. Главное, обошлось всё. Пока обходилось.

— Слышишь, Рязанова… Брошу я вас 7-го и поеду в Мцхету.

Книгу о святом Габриэли прочитать перед отъездом я толком не успел, но узнал, мощи святого хранятся недалеко от Тбилиси, в Мцхете, в монастыре Самтавро.

— Не поняла… Что значит, бросишь? – Рязанова запыхалась и запарилась, она шла в моей пуховке, засунуть её уже было некуда, все рюкзаки забиты до предела.

— Да, есть у меня одно дело…

Рязанова встала и повернулась ко мне.

— Хочу к мощам мама Габриэли съездить… — пояснил я. — Мне всё кажется, должны мы ему. За грозу… В смысле, наоборот! В смысле за то, что ничего не случилось…

Она вновь пошла молча, но теперь молчала сосредоточенно, показательно так молчала, с укором. Обиделась? Обиделась.

— Рязанова, дружище, слышишь, не обижайся! — нагнал я. — Это вроде как моё дело. Я его сам себе придумал. Не могу тащить тебя туда… Права не имею. Мало ли я….

— Не обиделась! — оборвала меня Галина. — Но еду с тобой! Его дело, ага… Мы тут все…

— Ладно… Со мной так со мной… О, смотри, опять рододендроны начались! – ловко сменил тему я.

Начались не только рододендроны, из тумана вдруг появились велосипедисты, они тащили на себе наверх горные байки. Неужели потом по этой дороге, по этой тропе, поедут? Это ж самоубийство! Тут и ходить-то опасно. Мы все ноги уже изломали, особенно, кто в горном снаряжении.

— It’s a danger! Don’t ride here! — предупреждал их Шота, они еще и англосаксы какие-то.

Но самоубийцы не послушались и таки съехали. Они нас догнали и перегнали уже перед самой площадкой Самебы – у Троицкой Церкви.

А на той площадке, с которой сегодня совсем ничего не было видно и даже храма... Ой, да какой там храма! Мы и друг друга-то совсем уже не видели. Так вот, на той зелёной площадке нас ждали автомобили.

Сложились, упаковались, поехали…

— Страшно?! – старый грузин водитель, остервенело крутя руль, повернул голову к нам назад и уставился на Ольгу. Та вся съёжилась, сжалась… А грузин продолжал, отвернувшись от дороги, хладнокровно рулить. – Не бойся, дочка, я сам боюсь!

— Главное, на дорогу не смотреть, — сострил я.

— Точно! Не смотреть! – теперь он пристально, в упор разглядывал меня. Господи, как он рулит? Хотелось крикнуть: «Смотри, блин, на дорогу, блин!» Или на что там, блин… Хотя куда смотреть-то? Туман! Но он, конечно, довёз нас.

Весь спуск занял пять часов. Туда восемь, обратно пять.

Ну, здравствуй, родная комната, мы с тобой не виделись целых два дня и соскучились по тебе! По тебе, по твоим кроватям с чистым бельём… Но сначала в душ! Боже мой… как хорошо встать под тугой, горячий душ. А-а-а-а…

— Рязанова – бегом в душ! Я пока позвоню: Алло, девущка! Девущка… Это гурузынский билайн звонит… Билайн из Гурузии, ва! Харащё меня слышите? Валико, стой! Стой любимая, не бросай трубку! Это я. Мы спустились…

ТБИЛИСИ

Привет, Тбилиси! Гамарджоба, Тбилисо! Я вернулся. Спустя тридцать восемь лет, ничего не помня, ничего не зная, совершенно случайно… Наша программа не предусматривала посещения Тбилиси. Но клуб «7 вершин» предполагает, а погода лета 2017 года такое вытворяет, как мы ещё в Ереване не оказались?!

А за тридцать восемь лет чего только не произошло, чего только не случилось… И живём мы теперь в разных странах-государствах, и нет уже той воинской части, в которой служил брат, да и самого брата уже четырнадцать лет нет в живых, а «грузинка»-племянница Маша стала врачом и кандидатом медицинских наук, а тот самый мальчик, которого мы приехали встречать, теперь тридцативосьмилетний архитектор Слава Гимельрейх. Почему Гимельрейх? А кто их архитекторов поймёт? Это его личное, художника, дело. И сам я уже немолодой, лысоватый и бородатый дяденька… Да, какой там дяденька! Дедушка! Настоящий дедушка! А был мальчишка.

Нас поселили в трёхзвездочном отеле «Имерети», я бы ему все четыре дал, и по случаю обеденного времени пошли искать, где бы перекусить. Но не все. Ольга с Алексом не поехали, остались в Степанцмиде, захотелось им грузинской глубинки. Андрей сейчас на Горе делает вторую попытку, возможно, к моменту нашего заселения, уже сделал. Два Дмитрия в Тбилиси приехали, но оба остались отдыхать. Вчерашний вечер по случаю неудачного восхождения быстро перестал быть томным. Чача, вино, раздражённая неудачей соседняя группа, извечные классовые противоречия… Всё! Всё привело к ожидаемым последствиям, и теперь часть коллектива чувствовала себя «не совсем». А у некоторых это легло тяжкой печатью на лицо, справа…

Поэтому «мы» — это буквально четыре человека: Лёха, Тимур, Галя и я, ощупью, по картам мобильных приложений, не зная города, ушли искать какое-нибудь предприятие общепита. В своих поисках вышли к большой площади, обильно украшенной флагами Евросоюза. Площадь Европы… Пока мы ехали в гостиницу, я уже понял, в Тбилиси культ Европы. Культ, несмотря на то, что в классическом географическом представлении Грузия находится за Кавказским хребтом, и значит, увы, в Азии. Но Тбилиси этот факт не смущает, и везде развеваются флаги Евросоюза. Не одна Украина стремится стать Европой. Положа руку на сердце, и многие россияне, тоже хотели бы считать себя полноценными (безвизовыми) европейцами, даже если живут за Уральским хребтом. И турки, тоже хотят. И ещё кто-нибудь из Сирии и Пакистана… Привлекательное место — эта Европа, такое привлекательное, что скоро совсем не будет отличаться от Азии. На лицо.

На площади Европы нашли ресторан и в виду надвигающегося дождя (он по пятам что ли за нами ходит?) сели под крышу, решив не искать от добра добра, и взяли меню…

Грузинская еда.

Грузинская еда — штука вкусная. Грузинская еда — супер! Она аутентична, неподражаема, сама никому не подражает. Однако, есть у неё одно «но», исключительно для меня и таких же хреновых едоков, как я. Вся еда, абсолютно вся, для меня несъедобна. Перец, чеснок, обжаренные овощи и мясо, жир… Вкусно, калорийно, интересно, но… Но не для меня! А мой народ радовался жизни, назаказывал хинкали, хачапури и прочие сациви. Я же аккуратно всё пробовал, пытаясь найти хоть что-нибудь приемлемое для себя. Нашёл. Сыр! Сыр и хлеб с чаем. Хорошо! Помереть до завтрака не должен, а завтракать будем в гостинице, там европейская кухня и овсяная каша, слава тебе, Господи!

Дождь «переели» в ресторане и пошли гулять по Старому Тбилиси.

Замечательный старый Тбилиси… Скоро его обновят, переделают, перестроят, и он утратит свою аутентичность и индивидуальность. Но пока… Пока он пахнет временем. А время в Грузии пахнет вином, чучхелой, свежемолотым кофе и восковыми свечами. Православные храмы повсюду (как они пережили Советское время?). Любой русский православный человек в них может помолиться, исповедоваться, причаститься, а случись, и обвенчаться. Грузинская и русская православные церкви – сёстры. Но, первая лет на пятьсот старше. Грузия одна из первых приняла христианство, ещё аж в V веке, за что полторы тысячи лет «расплачивается», регулярно становясь жертвой агрессивных соседей-иноверцев. Православные русские православным грузинам, конечно, помогли, но однозначно эту помощь оценить не получится. Российское чиновничество местами бывает хуже хана Батыя, это мы и сами знаем.

Перебравшись на другую сторону Куры, мы, для начала, в поисках почтовых открыток и марок, прошерстили все близлежащие сувенирные магазины. Я отовсюду отправляю открытки, это уже вошло в традицию. И многие, кто оказывается со мной в поездках, заражаются этой идеей. Согласитесь, приятно, заглянув в почтовый ящик, вдруг обнаружить открытку из далёкой страны, с маркой проштемпелёванной названием города, который ещё и не сразу прочитаешь, а если прочитаешь, то не сразу найдёшь на карте. «С приветом, ваш…» Но в этот раз я оказался в одиночестве.

Пока искали, покупали, клеили марки, снова пошёл дождь. Ох, погода, ну, погода… Снова пошли искать, где бы присесть в тепле и сухости. Случайно набрели на «пешеходную улицу», заставленную столиками и перекрытую тентами и зонтами, там и притулились. У Лёхи после бурных переправ болело горло, и я взялся его лечить горячим тёмным пивом. Тимур с Галей считали, что я издеваюсь над товарищем, и по-товарищески же ржали, Лёха хотел, чтобы ему хоть что-нибудь помогло, и готов был на всё, официанты вообще не понимали, что от них хотят. Как это «нагрейте пиво»? Охладить, пожалуйста… А нагреть… Я им объяснял «как»… Они всё равно не понимали… Лёха объяснял… Тимур с Галей язвили… И тут зазвонил телефон. Я поднял руку, и все стихли. Звонил Алекс, они с Ольгой всё бросили и приехали в Тбилиси, заселились в «Имерети» и теперь жаждали присоединиться к нам. Что важно, Андрюха тоже с ними!

— Андрей взошёл? Взошёл Андрюха? – шипели рядом, услышав Алекса, тот ответил просто: «Нет».

Андрей не взошёл. Они с Георгием вышли в час ночи и к четырём дошли до 4400, до ледового поля, и попали в облако. Вокруг трещины по пятьдесят метров глубиной, а ничего не видно, и непонятно развеется ли всё это? И они ушли вниз, решив не рисковать. А там речки раздулись так, Андрюха форсировал их вброд, раздевшись донага, чем изумил каких-то иностранцев, а Георгий перешёл, только вновь поднявшись на ледник. И снова всё обошлось.

— Мы с Галиной завтра хотим в Мцхету поехать … — сказал я, когда Андрюха окончил рассказ.

— В древнюю столицу Грузии? — уточнил наш грузин Тимур.

— В древнюю столицу Грузии. Дело там у меня есть одно…

И я рассказал о своих странных совпадениях, случайностях и о своих мыслях по этому поводу.

—…Поехали с нами… Если хотите. Только я… Только я никого не уговариваю, дело сугубо личное, и, в общем-то, моё. — Галина подалась вперёд, и я исправился: — Наше. С Галей.

Они все решили ехать с нами к мама Габриэли. Все. Так совпало.

МАМА ГАБРИЭЛИ

Говорят, печальный диагноз «шизофрения» и вторая группа инвалидности спасли отца Габриэли от расстрела (за сожжённого Ленина), мол, статья-то 70-я нешуточная, и Москва требовала: «расстрелять!»

Передёргивают! Даже в военное время по этой статье давали от трёх до десяти (конечно, немало, но и статья нешуточная), а в мирное — от шести месяцев до семи лет. И времена уже наступали Брежневские. Пугали — да! Но возможно, от срока «шизофрения» действительно спасла.

Но главным наказанием для Габриэли стала бы не тюрьма. Тюрьму он бы вытерпел… И даже не психушка, её-то он, как раз, вытерпел… Взбешённое церковное руководство Грузии запретило отцу Гавриилу служить в храмах. Даже заходить в них запретило! От причастия отлучило! Они по сути его отлучили от церкви… Говорят, Габриэли мог обойтись без еды, говорят, даже без воды, и вроде бы даже без сна, но не без святого причастия. Но церковное руководство беспокоилось, что безответственный поступок юродивого навлечёт на них гнев государственных чиновников. Надо сказать, не без оснований беспокоилось. По тем временам поступок был за гранью. И руководство решило строго и показательно наказать распоясавшегося юродивого.

Это был перелом. До психоневрологического диспансера, до фактического отлучения Габриели был, может, не совсем простым, но всё же обыкновенным монахом, может с некоторым эпатажем, но всё же обыкновенным. Теперь стал необыкновенным. Истинно юродивым. Таким, о котором писал Св. Серафим Саровский: «Из юродивых едва ли один отыщется, чтобы не в прелести находился». И Габриэли построил себе церковь прямо во дворе, и украсил её иконами, которые насобирал на помойках, свалках и мусорках.

Тогда же иконы выбрасывали, как ненужную рухлядь. Это потом в СССР станет модным коллекционировать иконы, и их перестанут выкидывать, а тогда, в 60-70-е... Помню, как большой, писанной на доске, иконой Николая Угодника у моей бабушки в деревне накрывали кадушку с солёными огурцами (Господи, прости нас всех грешных!). Не потому что хотели унизить Святого (это невозможно), просто доска была подходящей… Равнодушие страшнее ненависти.

Такие «подходящие доски» и собирал по мусоркам Габриэли. Восстанавливал, как мог, и вывешивал внутри своей церкви.

Позже в дар Грузинской церкви от него вывезут почти три грузовика (да хоть один!) с такими иконами, многие из них окажутся уникальными, единственными в своём роде. Себе Габриэли оставит только то, что «попроще», он никогда не стяжал. Но это будет позже.

А тогда церковь ему разрушат (он её восстановит), к причастию не допустят, и с этого момента он начнёт ещё одно большое служение, ещё один свой подвиг: богослужение в разрушенных, заброшенных и никому ненужных (как он сам) храмах. Помните: «Твой отец разрушал храмы, ты их будешь восстанавливать!»? Даже потом, уже прощённый, но всё еще неудобный для церковных иерархов, таким останется на всю жизнь, он в течение восемнадцати лет, с 1972 года по 1990, будет ходить (ходить пешком!) по Грузии от одного брошенного храма к другому и служить в них по ночам (не хотел привлекать внимания властей). Некоторые храмы Габриэли попытается восстановить. Помогать ему в этом будут всего несколько женщин, они уже тогда уверуют: мама Габриэли — святой человек!

Он ходил по Грузии, служил в храмах, общался с людьми, останавливался в селениях, в некоторых даже жил, и люди не забыли его. Трудно забыть. Слишком сильное впечатление он производил. В юродстве своём он то ругался, то кричал, то закатывал целые представления. Помните отца Анатолия в фильме «Остров»?

 «— А что это ты делаешь, отец Анатолий?

— Читаю книгу грехов человеческих. Сейчас дочитаю, в печку её, и нет греха.

(рассматривает, как бы читая, голенище сапога игумена Филарета, а потом с отвращением бросает сапог в топку, любимый сапог, мягкий сапог, подарок митрополита…)

— Ты что это творишь, окаянный?!

— Собираюсь вторую страницу читать.

(хватает второй сапог, распарывает его ножом и опять «читает» голенище)

— Какая же это страница, когда это сапоги мои?

(Анатолий забрасывает и второй в топку)

— И второго нет. Всё! Ты что, не знал, что на голенищах архиерейских сапог больше всего грехов-то и умещается?».

Было, что-то в этом роде. Но!

«Только сердцем, полным любви можно обличать грехи другого человека» — говорил он, оплакивая грехи людские, как некогда оплакивал Василий Блаженный углы дома грешников: «ангелы стоят и плачут, а вы не пускаете их в дом!»

Последние годы жизни Габриэли провёл в башне монастыря Самтавро. Эти годы подробно описаны. Много воспоминаний, много рассказов, много свидетельств. Популярность мама Габриэли в начале 90-х достигла колоссальных размеров. К нему ехали, шли, летели. Кто за советом, кто за излечением тела или души, кто просто посмотреть, но все за чудом. Когда пишут житие святых, обязательно поминают чудеса, что совершались при жизни, ещё больше поминают те, которые происходили позже, на могилах. Так положено. У мама Габриэли этого хватило на четыре книги и пару фильмов. Вот, только мне, бестолковому и неискушённому, почему-то кажется… не в чудесах дело. Нет-нет, и в них тоже… Но, кажется, мне: главнее — беззаветное служение Церкви, беззаветная любовь к Христу, беззаветная любовь к ближним.

Мы привыкли бряцать словом «любовь». «Они поднялись в спальню и занялись любовью…» Чем, простите, занялись? Это после того, как познакомились этим вечером?

Мы используем его, совершенно не понимая смысла и значения. Даже когда говорим: Бог – есть любовь! Всё равно не понимаем.

А Габриэли понимал. И любви той, настоящей, правильной у него хватало на всех с избытком. Любви и, что ещё важнее, отваги любить. И добрых, и хороших, и грешных, и больных. Любить, несмотря ни на что. Даже если тебя самого объявляют сумасшедшим. Даже если бьют, гонят. Даже если отлучают от церкви. Впрочем, так положено святому. Юродивому святому. Сам же Габриэли в своей способности так любить был совсем не уверен. Но от греха отвёл многих.

Завещание архимандрита Гавриила

Слава Христу Богу!

От Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха всея Грузии Илии II испрашиваю прощения и благословения. Всему священническому и иноческому чину оставляю свое благословение и прощение-примирение. Бог есть Любовь, но хоть и много я постарался, однако достичь любви к Богу и ближнему, по заповеди Господней, я не смог. В любви заключается всё обретение человеком Царствия Небесного в этом видимом мире и унаследование Вечности (Вечной Жизни). Похороните меня без гроба, в мантии. Будьте добрыми и смиренными; во смирении нашем помянул нас Господь, ибо смиренным дарует благодать. Перед каждым Богом рожденным человеком будьте со смирением, добротою и любовью. Любовь ко всем уношу я с собой — и к православному люду, и ко всякому Богом рожденному человеку. Цель жизни и всего этого видимого мира есть обретение Царствия Божия, приближение к Богу и унаследование Вечной Жизни. Этого и желаю я всем вам. С благословением моим оставляю вас, да не потеряет никто великую милость Божию и да удостоятся все обретения Царствия. Несть человек, иже жив будет и не согрешит. Один я великий грешник, всячески недостойный, зело немощный. От всей моей любви молю вас всех: проходя мимо моей могилки, испросите прощение мне грешному. Прахом был я, в прах и возвратился.

Не канонизировать его было невозможно. Можно считать, что канонизировал сам народ Грузии, всего через семнадцать лет. Грузинская Православная церковь оформила это решение, а Русская у себя подтвердила.

В ГОСТЯХ У МАМЫ

Всю ночь снился человек в чёрном. Он громко и строго говорил на незнакомом языке, вздымал руки и голову к небу, ходил, широко шагая, снова вздымал руки и снова говорил. Ругался? Обличал? Объяснял? Непонятно… Я отмахивался, но он не уходил… Совсем я обалдел от этой истории.

А утром к нам присоединился Дмитрий-второй. У него день рождения, и у Димы будет непростой, но добрый подарок. Дмитрий-первый, Огурцов, встречается с сослуживцем, и, увы, занят. Нас восемь.

Мне удалось договориться об аренде гостиничного микроавтобуса. Водитель Артур на вопрос, знает ли он кого-нибудь из русскоязычных гидов по Мцхете, хмыкнул: «Я что… сам не смогу рассказать?»

Выехали в десять, и сразу попали в ливень… Нет, это не кончится никогда!

Мы плыли в автомобильном потоке, дождь хлестал по ветровому стеклу, дворники едва справлялись. Кто-то сказал:

— Потоп!

— Нет! — Артур покачал головой. Он остановил автобус на перекрёстке перед светофором. — Потоп здесь был в 15-м… Видите тот мост? По нему бегал бегемотик, когда вода разрушила зоопарк… — он тронулся. — Тут такое творилось…

Творилось… Погибло девятнадцать человек и половина зверей зоопарка. 15 июня объявили днём траура. А сейчас, не потоп, нет. Сейчас просто ливень. А он и прекратился, как по заказу, как только мы подъехали к монастырю Джвари, что стоит на вершине горы у слияния Куры и Арагви.

«Немного лет тому назад,

Там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь. Из-за горы

И нынче видит пешеход

Столбы обрушенных ворот,

И башни, и церковный свод…»

писал Михаил Юрьевич в XIX веке о тех местах, ничего и не поменялось. Монастырь основан в VII веке, но и до VI века там уже стоял храм меньшего размера, его развалины видны по сию пору. Знаковое место для Грузии. Место силы, такие места есть по всему миру, у каждой страны, у каждого народа.

От Джавари автобусом спустились в храм Светицховели. Храм Животворящего Столпа, про тот Столп можно написать целую книгу. Храм XI века. До строительства в Тбилиси храма Цминда Самеба (Святой Троицы) был кафедральным патриаршим храмом Грузинской православной церкви и на протяжении целого тысячелетия являлся главным собором всея Грузия. Высокий, гордый, неприступный, переживший нашествия монголо-татар, турок, персов, он устоял и при коммунистах.

В храме нас сопровождал интересный гид, старая грузинка. По всей видимости, из актрис, она виртуозно владела словом. Её откуда-то привёл наш водитель, и она устроила нам полноценное театрализованное представление на целых полчаса.

Впечатлённый её экспрессией, помноженной на непередаваемый грузинский акцент, я с первых же минут включил видеозапись. Разве такое пропускают?

Добрались до Самтавро. До того самого женского монастыря равноапостольной святой Нино, просветительницы Грузии, что стал последним прибежищем мама Габриэли… Да-да, он умер в женском монастыре, здесь его и похоронили, и здесь теперь хранятся его святые мощи. Странная жизнь. Странная судьба. Странный святой. Святой юродивый. Юродство один из самых примечательных подвигов в Церкви. Уничижение гордыни во благо Господа. Да, какое, там гордыни?! Полное своё собственное растворение в Боге… Такие они, босые, в рубище, Христовы воины любви.

В этом году в Гималаях я придумал не совсем приличный слоган. «Сходи в горы – почувствуй себя говном!» Кто поднимался в горы, согласятся со мной. Девяносто процентов времени горы незаметно (или заметно) уничижают и растворяют вашу гордыню! Своим видом: они высоки, они просто огромны. Своей неприступностью: взбираться на них бесконечно трудно, по пути не раз проклянёшь себя. Своими людьми: есть же такие, кто находит в себе силы, и взбираются на: К-2, Аннапурну, да хоть бы Ушбу, эти люди сами огромны и велики, как горы. Смотришь на это всё и понимаешь, какой ты маленький, ничтожный, неинтересный… Совершенно никчёмное существо. И от гордыни твоей остается горошина ещё меньше, чем от либидо на 3700. Потом, конечно, станешь героем! Но это потом.

А тут, стоя у раки из розового иранского оникса, я вдруг понял, чтобы усмирить свою гордыню, вовсе не нужно лезть на гору. Достаточно вот так встать и постоять, положив руку на раку человека, чьи истинные размеры души невозможно измерить никакими, не то что километрами, но и световыми годами и даже парсеками. Человека, кто выше, кто больше самых высоких, самых огромных гор. Человека, кто в одном рубище, босой, но с медным венцом на голове мог выйти к людям и проповедовать Слово Божие о любви, когда те хохотали над ним! Клоун же. Шут. Юродивый. А он проповедовал! Так усмирял свою гордыню. Господи… Уж лучше в горы!

Я прошёл в церковную лавку, купил свечи и иконы святого, всех нашёл, всех обошёл, всем всё раздал и снова вернулся к раке. У монашки, которая дежурила у раки, одними губами и жестом испросил разрешения сделать один единственный кадр. Она сначала поморщилась, покачала головой, но потом, кажется, поняла меня, моё искреннее желание, оглянулась на всякий случай и быстро кивнула. Я щёлкнул и кивнул ей: «Спасибо!». Она улыбнулась и, сложив руки на груди, наклонила голову. А они ведь все его здесь любят. Все. Любят и гордятся.

Любят тебя здесь, мама Габриэли! Я поклонился раке. Спасибо дедушка. Мадлоб! За поездку спасибо. За то, что всё прошло удачно, что все живы и здоровы. За Грузию отдельное спасибо! «Я в ответе перед Богом за всю Грузию и пол-России», — говорил ты, поднимая и лихо выпивая кружку с вишнёвым соком до дна, пусть думают, что с вином. Мадлоб! Я перекрестился и поклонился…

Вечером, когда все ушли в серные бани — Тбилиси стоит на теплых минеральных источниках, я приехал на канатке на гору к крепости. Нашёл укромное местечко, подстелил дождевик (теперь он у меня всегда с собой), сел, достал «Чудо-йогурт» (такой же, как в России, только с грузинскими буквами), баранки, всё купил внизу, и стал ждать закат, задумчиво пережёвывая скромный ужин. Закат обещал быть необыкновенным, в пресеченном рельефе старого города грузинской столицы, фееричным…

Да. Я не был в Грузии 38 лет.

Да. Я почти ничего не помню из той моей детской поездки.

Да. Я знаю, как много сложностей возникло между нашими странами, и они ещё не кончились, и кончатся, ой, как не скоро.

Но мне понравилась Грузия! Очень. Весёлая и задорная, как лезгинка, она бывает задумчивой и протяжной, как горская песня или, как «Сулико». Помните?

 Она доброжелательна, она гостеприимна, она трудолюбива и временами безалаберна, иногда даже ленива и совсем нетороплива… А, куда спешить? Когда живёшь в горах, время не властно над тобой… Историчная, христианская, верующая, глубоко верующая и снова поющая, поющая в храмах. Всякая… Разная… Грузия.

Иногда я жалею, что не пью вина. Сегодня бы выпил. «Саперави»… густого… бордово-красного, как кровь… терпкого… И съел бы чахохбили. Помню, в тот день, когда умирал брат, прилетала моя Валико. Чтобы встретить её и вопреки страшным прогнозам лечащих врачей, я накрыл дома стол: «Саперави», чахохбили, зелень, сыр, лепёшка… Это был грузинский стол для брата и жены… Брат любил Грузию… И жену мою любил и называл по-грузински Валико. Теперь её все так называют, хоть она стопроцентная русская… Валико. Очень красиво звучит. Чем-то брат был похож на Габлиэли. Помнишь, Валико, как чудил он, и как мы смеялись? Как он, запрокинув рюмку, свалился вместе с табуреткой, но рюмки из руки не выпустил и продолжил анекдот, который рассказывал? Ты знаешь, он не был пьян, с анекдотом-то не потерялся, просто хотел так нас рассмешить, Валико. У нас были проблемы, а ему хотелось нас отвлечь, и у него получилось, мы потом долго смеялись. Он всегда нас хотел развеселить и отвлечь от чёрных мыслей, а в 90-х их хватало. Он любил нас. Да, он всех любил… Поэтому у него так много было друзей … Как, наверное, у мама Габриэли.

— Я так и знала, что ты здесь!

Рязанова выбралась к моему укрытию. Нашла, значит. Не пошла в баню…

— Красивый закат будет, — я кивнул на запад, там закатное солнце, кувыркаясь и плескаясь в облаках, как молодой дельфин, плыло за горизонт.

Галина пристроилась рядом, и некоторое время мы молча любовались безумным коктейлем облаков; закатного неба; заблудившихся и мечущихся впопыхах — успеть бы сверкнуть — лучей солнца; растопыренных телевышек; застеклённых кристаллов небоскрёбов; рыжих старых крыш; белых новых домов; над и под горой…

Красота!

Красота и хаос!

И не удивительно, но они всегда идут рука об руку… Красота из хаоса, хаос из красоты… Я спохватился и стал настраивать фотоаппарат. Всё пропущу, сижу тут, щёлкаю…

— Рязанова?

— А?

Даже головы не повернула.

— А хорошо мы съездили… Всё успели. На гору только не поднялись…

Она посмотрела на меня, как бы пыталась понять, чего это я тут такого говорю, красота же такая… но потом рассеянно улыбнулась и кивнула: «ну, да, успели, что говорить-то, и так понятно…»

Я вздохнул и нацелился камерой на запад… Эх… Пожрать бы… А то, от йогурта с баранками только в животе урчит …

ЭПИЛОГ

На следующий день после возвращения, я сидел за компьютером и напевал про себя: «чито грито чито маргарито, да-а-а-а!» (особенно мне удавалось вот это вот «да-а-а-а!»). Я разбирал фотографии из поездки. Казбек… Мцеха… Тбилиси… «Да-а-а-а!» Красивые фотографии. Горы всегда красивые, и Тбилиси…

Брякнул телефон, я глянул… Пришла смска. «Включи канал “Спас”», — писала Рязанова.

— Валико, переключи на “Спас», — попросил я.

— Сроду не смотрели… — но переключила.

Показывали фильм про святого юродивого Гавриила Ургебадзе.

«Что-то происходит», — пришла следующая смска от Гали.

Ха! «Что-то»… Да, я… да, я без «бритвы» в кармане даже на улицу не выхожу, без бритвы Оккама в смысле. «Не следует множить сущее без необходимости». Не выдумывайте чудес, господа! Всё только совпадение и случайность. Слышите. Чистая случайность! И совпадение! «Я не нарочно, просто совпало…»

Сам-то веришь?

***

Вот и вся история…

«И?» — спросите вы.

И я ушёл в интернет узнавать: может ли человек сам выбрать себе святого? И смотрите, что пишут:

«Если жизнь, подвиг и добродетели того или иного святого так вдохновили человека, то, думаю, это можно считать свидетельством Божьего призыва. Может быть, Господь таким образом указывает, кому подражать, чьим стопам следовать, и кто может стать путеводной звездой в жизни нового христианина».

Клирик храма в честь Рождества Христова города Саратова священник Иаков Коробков

Вот, и отлично! Теперь я знаю, к кому обращаться за поддержкой в горах! Там ведь, как говорил один мой знакомый полковник ВДВ в отставке, тот который поднял меня в первый раз на Эльбрус в июле 2014-го, не бывает атеистов.

Хотя… позвольте… Отчего же только там?.. И почему только я?

Святой отче Гавриил, моли Бога о нас!

СТ. ПРП. ГАВРИИЛ САМТАВРИЙСКИЙ

«Невысокий согбенный старичок, громогласный, в развевающейся мантии, с горлышком разбитого керамического кувшина на веревочке. Кто-то считал его пьяницей, безбожником, блудником. Кто то, напротив, — святым. Он сам не обращал на это внимания. Вся его юродивая жизнь — поиск «сквозь горлышко разбитого кувшина» гибнущих душ людей и спасение их. Он заходил в пивной бар и через это горлышко высматривал, кому особенно тяжело, кто пришел сюда, чтобы вином залить свое горе и отчаяние. И направлялся именно к нему. Даже те, кто не ходили в храм, осуждал Церковь и священников, чувствовали к нему любовь и расположение. Почему? А он был «их». Другие требовали соблюдения правил благочестия, а этот вел себя иначе — мог и спеть, и пошутить, он был «свой», родной батюшка, который странными, юродивыми сетями затаскивал их в любовь свою, в любовь Христову.»

Митрополит Серафим Боржомский

Гаврии́л Самтаври́йский (груз. არქიმანდრიტი გაბრიელი, в миру Годе́рдзи Васи́льевич Ургеба́дзе, груз. გოდერძი ვასილის ძე ურგებაძე; 26 августа 1929, Тбилиси, Грузинская ССР, СССР — 2 ноября 1995, Мцхета, Грузия) — архимандрит Грузинской православной церкви. Святой, канонизирован Грузинской православной церковью 20 декабря 2012 года в лике преподобных. 25 декабря 2014 года включен в месяцеслов Русской православной церкви. День памяти — 2 ноября.

Википедия

Мама, Варвара Ургебадзе, после смерти сына приняла монашеский постриг с именем Анна. Скончалась в 2000 году, похоронена в том же монастыре Самтавро.

«Я сидел, задумавшись, на втором этаже, на балконе дома, когда где-то внутри услышал, как кто-то подсказывает: “Посмотри на небо”. Я подошел к краю балкона, взглянул наверх и вижу — на небе сияющим светом изображён большой крест. Я тогда не знал, но теперь знаю, это был мой крест, который я должен быть взвалить на себя и нести с любовью к Богу и ближнему»

Отец Гавриил.

МОИ БЛАГОДАРНОСТИ:

Всем, кто составил мне компанию в этом не совсем удачном восхождении: Алексею (Алексу) Цисельскому (отдельное спасибо за предоставленные фотографии), Ольге Балашовой, Андрею Пальяну, Алексею (Лёхе) Зенкову, Тимуру Элиозашвили, Дмитрию (первому) Огурцову,, Дмитрию (второму) Чижову.

Моему верному товарищу теперь уже по двум восхождениям, замечательной женщине, прекрасному человеку, хорошему другу: Галине Рязановой. Спасибо тебе, дружище!

Нашим замечательным грузинским гидам: Шоте Комахидзе, Георгию Ноникашвили, Ираклию Сохадзе. Жаль, у нас было не много времени, мне показалось, что с Гиви (Георгием), мы могли бы стать друзьями, простите меня, Шота и Гела.

Менеджеру «7 вершин»: прекрасной Галине Россовой. Она здорово нам помогла на этапе подготовки.

Моей замечательной супруге, любимой Валико. Терпеть меня 33 года, это дорогого стоит. Я люблю тебя, солнце моё!

Моей племяннице Маше, которая некоторым образом стала причиной того, что я попал в предгорья Казбека. Спасибо, Машхен, Бог даст, мы ещё с тобой обязательно сходим куда-нибудь на 5000.

Моим хорошим друзьям, двум Дмитриям: Романову и Рукавишникову, они помогли мне в написании этого отчёта.

И всем-всем, кто нам помогал и сопровождал, явно иль неявно, в Грузии и России.

И конечно…

Мадлоб мама Габриэли! Спасибо, святой отец, моли Бога о нас!

И ЕЩЁ ФОТОГРАФИЙ…

И НЕМНОГО ЦВЕТА, ЧТОБЫ НЕ ДУМАЛОСЬ, ЧТО У НАС БЫЛО ВСЕ ЧЕРНО-БЕЛОЕ

В минувшие выходные началась программа восхождения на вершину Сток Кангри, высотой 6137 м метров. В Индийские Гималаи отправилась небольшая женская группа,  пожелаем альпинисткам удачи!

Информация о горе…

Сток Кангри(6137м) самая высокая гора в хребте Сток индийских Гималаев в области Ладакх Северо-Западной Индии. 

Только в 1974 году Центральный Ладакх был снова открыт для туристов. Ладакх называют «Малый Тибет».

Лех - столица Ладакха, небольшой, но очень гостеприимный городок с интересной историей, базаром, недорогой и вкусной едой. Множество сувенирных лавок, разноцветные буддийские флажки Лунг Та, белоснежные ступы и яркие «коробочки» построек, где установлены большие молитвенные барабаны придают городу своеобразный колорит. 

Пик Сток Кангри - шеститысячник, видный из Леха в хорошую погоду. Сток Кангри находится к югу от Леха, на другой стороне долины, по которой протекает река Инд. Несмотря на то, что Ладакх называют пустыней в горах, Сток Кангри всегда покрыта льдом и снегом. Подъем на вершину Сток Кангри - одно из популярных приключений в Ладакхе и не требует специальной подготовки. Необходима только достаточная акклиматизация  и соответствующая одежда и обувь. 

Монастыри Тибета, разноцветные горы, экзотическая Индия - все это в одном туре за 10 дней.

Присоединяйтесь! Программа