Мы завершаем публикацию новой книги Валерия Лавруся, посвященной восхождению на гору Демавенд в составе команды Клуба 7 Вершин. Предыдущие публикации: часть 1 и часть 2.
Восхождение на Демавенд входит в популярный международный проект " 7 Вулканов - 7 Континентов".
Демавенд является высочайшим вулканом Азии.
Присоединяйтесь к программам Клуба 7 Вершин по Демавенду
Другие вулканы, входящие в проект "7 Вулканов - 7 Континентов":
Эльбрус (5642 м), Европа / Россия
Килиманджаро (5895 м), Африка / Танзания
Орисаба (5700 м), Северная Америка / Мексика
Охос дель Саладо (6893 м), Южная Америка / Чили (высочайший вулкан мира)
Гилуве (4368 м), Австралия и Океания / Папуа Новая Гвинея
Сидлей (4181 м), Антарктида
Валерий Лаврусь, член Союза писателей, автор цикла книг "В горы после 50", наш друг и участник многих экспедиций написал очередную книгу. На этот раз речь идёт о восхождении на высочайший вулкан Азии - Демавенд (Иран), которое автор совершил в составе экспедиции Клуба 7 Вершин в июне 2018.
"Валерий Лаврусь, писатель, путешественник, горный турист. 17 лет прожил на Севере. Член Московской городской организации Союза писателей России (МГО СП). Начал писать в 1998 году. Дипломант Международного конкурса им. П. П. Ершова (2016 г.) за книгу «Очень Крайний Север», дипломант Литературного конкурса МГО СП и НП «Литературная республика» в номинации «Публицистика» «Лучшая книга 2014—2016» за книгу «Очень странная история».
Автор серии книг о горах «В горы после пятидесяти» («Эльбрус. Дневник восхождения», «Домбай. С мыслью о Килиманджаро». «Килиманджаро. С женщиной в горы», Эльбрус-2016. Удачное восхождение», «Гималаи. Добрый пастырь Вовка Котляр», «Казбек. Больше, чем горы»). Все книги серии имеют аудио-версии.
Повесть-отчёт «Демавенд. Мемуары несостоявшегося пенсионера» - продолжает эту серию.
Предельно честные книги Валерия оправляют людей в горы прямо из офисных кабинетов.
С книгами Валерий можно познакомиться на сайтах Ridero.ru, Litres.ru, AMAZON.COM. Электронные версии книг – условно бесплатны, это твёрдое убеждение Валерия, который считает, что информация цены не имеет."
Ссылки на другие книги Валерия Лавруся:
https://ridero.ru/author/lavrus_valerii_moydz/
https://www.litres.ru/valeriy-lavrus/
ДЕМАВЕНД. Мемуары несостоявшегося пенсионера
(окончание)
ДЕНЬ #5
Маки… Маки… Всё подножье Вулкана на высотах от 2000 до 3000 метров в маках. Изумрудная трава и кроваво-красные с чёрным маки, будто в помин всех убиенных в войнах.
Нас привезли на автомобильную стоянку сменить транспорт. На военно-полевых раздолбанных джипах (даже джип Майора мог бы показаться шикарным кабриолетом) по каменно-булыжной раздолбанной дороге подняли до 3050, к Мечети. Перевалочный лагерь Гусфанд Сара. «Дом овец». Стартовая точка восхождения. Здесь тяжёлые вещи перекладывают на ослов, а сами идут пешком. С лагеря уже хорошо виден вулкан. Он одноглав, конусообразен и заснежен. Последнего быть не должно, но уже пора прекращать рефлексировать, чай не «Туркманчай». Вершину закрыло облаком, и Хамид принимается пугать сернистыми газами. Рядом с кальдерой Демавенда (рядом с вулканическим кратером) выходы подземных горячих газов — фумаролы. Знаем… Читали. Они ещё нам попортят жизни.
Но пока внизу пастораль: овцы, пастухи в шароварах, кони и красивые холмики колючих розовых цветов. Не зная, как назвать, я окрестил их «иранский розовоцветный шарообраз» (по факту оказался горный чабрец, тоже мне «ботаник»). Красота! Идём, наслаждаемся. «Машала Иринá! — кричит Хамид, приучая нас к дорожной перекличке, — Машала Валери! Машала Юлиá! Машала Галинá! Машала Михаиль! Машала Кирилль! Машала Валери-Эверест!» И все дружно в ответ: «Машала!» Он уже и петь принимался, наш беспокойный главный гид. Париса, ставшая уже родной, ему подпевала. Майора с нами нет, а мы по нему и не скучаем. Алаверды пою я: «Если с другом вышел в путь», иранцам нравится припев, тот который: «лалалалала-ла-ла-ла, ла-ла-ла, лалааааалалала!», они с удовольствие орут его вместе с нами, пугая китайцев. И здесь туристы из Поднебесной, никуда от них не спрячешься?
Незаметно из живописных альпийских лугов выбираемся в коричневую сухую альпийскую тундру. Пейзаж становится грустным. На привале я рассказываю Ирине грузинский анекдот про помидоры: «Гиви, ты памидоры любишь?» — «Памидоры? Если кушат, то, да! А так, нэт!». Народ смеётся. Это не первый, рассказанный мною анекдот, Ирине они нравятся, и она записывает их на видео. Готовит компромат. Что поделаешь? Из песни слов не выкинешь, а в горах нужно быть весёлым и задорным, иначе нужно всё бросить и копать «умиральную яму».
Вот и холодная каменистая пустыня. Всё! Баргах Севом. 4150. Базовый лагерь Демавенда. Двухэтажный каменный приют, со столовой, магазином и несколькими комнатами для ночлега. Обычно в эту пору бесснежный, он нас встречает весёленькими сугробами. Вот, ёшкины матрёшки! (Не рефлексировать!) Справа от приюта каменный туалет. Слева: площадки для палаток; там же вертолётная площадка, но, кажется, сюда никто никогда не прилетал, не часто сюда прибывают чиновники российских министерств. Нас размещают в двух комнатах, в каждой по три двухъярусных лежанки: стальные стойки, доски, поролоновые коврики, обшитые дерматином, грубые шерстяные одеяла и подушки. Сыро, холодно, стены каменные. А потолок и перекрытие — деревянные! Эх… Кабы и стены обшить, но кто мы, чтобы указывать? Да и ночевать нам тут от силы три ночи. Потерпим.
Поздний обед. Или ужин. Накормили курицей с рисом. Напоили чаем с вареньем. Делать больше нечего. Достопримечательности лагеря изучили за первые же полчаса, интернет заикался, и мы потихоньку стали отбиваться, между делом выясняя размеры спальников и меряясь ими. Чем бы не тешилось… Победила дружба.
А ещё, хулиганка и насмешница Ирка обозвала нас с Рязановой, за её рост и хромоту, за мои черные очки, шляпу и седую бороду: котом Валерио и лисой Галиной. Безусловно, что-то есть… Но всё равно, нахалка! Они вся такая, молодежь эта. Рамиль в прошлом году тоже всё «острил»… Интересно, мы тоже такими были? Эх! Когда это было…
«Подааааайте бедномуслепомукотунапропитание!»
***
— Ты знаешь что такое «Эльбурс»?
— Эльбрус, хочешь сказать?
— Нет! Именно Эльбурс.
— Не знаю. Хотя… Могу предположить, что это горы где-то в Иране.
— В Иране! А почему так подумал?
— Ну-у-у-у… «Эльбрус» это вроде бы персидское слово, «сверкающий», здесь чередование гласных и согласных… Значит, горы в Персии, в Иране…
Случайно подслушанный умный разговор
Эльбу́рс (перс. [Alborz]) — горная система на севере Ирана, у южного побережья Каспийского моря. Длина — около 900 км.
Очертания горной системы имеют форму латинской буквы S: окаймляя юго-западное и южное побережье Каспийского моря, Эльбурс заворачивает на северо-восток, а затем на юго-восток, оканчиваясь у границы с Афганистаном. Эльбурс состоит из трёх обособленных частей: на северо-западе Талышские горы, имеющие высоту от 2150 до 2450 метров; затем Центральный Эльбурс с отметками высот от 2450 до 3050 метров (отдельные вершины имеют высоту свыше 3650 метров); на востоке Туркмено-Хорасанские горы (высота 1500—1850 м). В горах Эльбурса, к северо-востоку от столицы Ирана — Тегерана, расположена высшая точка всего Среднего Востока — потухший вулкан Демавенд (5671 м), вершина его всегда покрыта ледниками. (Википедия)
ДЕНЬ #6
Утром мы порадовали иранских друзей выигрышем нашей сборной у саудитов. Кто знает отношения Ирана и Саудовской Аравии, основных мусульманских региональных центров, тот поймёт радость персов. Я им так и объявил: «Мы ваших „друзей“ обыграли». Иранцы долго и с чувством жали руки. У них у самих сегодня первый матч с Марокко.
Поразительное явление в нашем мире футбол. Игра себе и игра, есть же хоккей, есть баскетбол, есть наконец родственник футбола — регби, но только футбол завоевал все сердца мира. Почему? Отчего? Как так произошло? Ужели потому, что Англия считается его родоначальницей? Английский язык и английский футбол? Удивительное явление.
А у нас день высотной акклиматизации. Снова разгильдяйство и ничегонеделанье. Всего-то и надо, привыкать к высоте. Сходить куда-нибудь на радиальный выход, обычно его амбициозно планируют куда-нибудь повыше, а по факту далеко не ходят, и ледово-снежные учения… Ох, уж эти мне учения. Они у меня уже третьи. Учат всегда одному и тому же: надевать (регулировать по размеру) кошки; ходить в них и пользоваться ледорубом. Последнее самое важное и самое нужное, но и самое же бестолковое занятие. Нужное, потому что ледоруб — единственная, кроме гида, страховка в горах. Это твоя жизнь. Правильно зарубиться при срыве — единственный шанс остаться живым и относительно невредимым. Но занятий таких нужно не одно и не два, и случись непредвиденное, никто (или почти никто) из «курсантов» не сможет зарубиться. Более того, ледоруб для неофитов сам предоставляет серьезную опасность. Как-то Кот видел срыв девушки со второй косой полки на Эльбрусе, она летела, кувыркаясь, а ледоруб, закреплённый темляком на руке, описывал вокруг неё круги, и все, затаив дыхание, «ждали» (сделать-то ничего нельзя), как она сейчас насадится на своё же острие. Страх и ужас. Девушке тогда повезло, отделалась испугом и синяками. Но! Те, кто обучает, и те, кто ведёт новичков с ледорубами в горы, верят, что, хотя бы, в одном случае из ста, хотя бы, в одном из тысячи ледоруб сработает и спасёт человека, а может и всю связку, если идут в связке.
В десять вышли на снежную тренировку. Снег прямо за приютом, буквально сто метров отошли. Настроили кошки, походили гуськом, попадали с ледорубами, пофотографировались, поржали, сняли короткий видеоролик. Главное в тренировке не вымокнуть (традиционно занятия проводятся на небольшой высоте, где снег предательски норовит превратиться в воду), не вымокнуть и не выбить себе ненароком передние зубы. И такое бывает.
Наигравшись, пошли на акклиматизацию. Шли недолго, поднялись на 4500. Для разработки дыхания Хамид устроил тренировку то ли по пилатесу, то ли по йоге, а то ли по всему сразу. Мы повторяли движения, снова ржали, падали, дурачились, вели себя расслаблено и безалаберно, как и полагается туристам на отдыхе. Про завтрашнее старались не думать. Честно говоря, страшно. Сразу подняться на полтора километра… на высотах выше 4000… это я вам скажу… А, ещё и снег! Страшно! Но это завтра. А сегодня… «Не рефлексировать!»
На базе нас встретили шашлыком. Закончился месяц Рамадан, у иранцев праздник. В столовой набилось куча народа (на базу всё время прибывали новые группы), временами у кого-то начинала играть музыка, поднимались и начинали танцевать. Праздник же! Потом ещё и пели.
После обеда наша комната: я, тёзка, Ирина и Галина занялись обустройством своих спальных мест. Ночью Рязанова мерзла, да и я чувствовал некоторый дискомфорт. Раздобыв дополнительные матрасы и одеяла, начали утепляться, одновременно готовясь к завтрашнему восхождению. Тёзка, разбирая вещи, опрометчиво взялся рассказывать про своё увлечение охотой, настоящей, взрослой охотой в Африке, на сафари.
— И ты убил слона? — Ирина перманентно, вот прям сею секунду, жалеющая любую кошку и собаку в округе трёх с половиной миль, никак не могла определиться, как ей относиться к Валериному рассказу?
— Убил, — Валера уже начал жалеть, что начал этот разговор.
— У него такие умные глаза…
— Он был старый…
— А ты его убил…
— Он был старый и больной! А я заплатил деньги. Если бы я его не убил, его бы убил кто-то другой!
В африканских заповедниках практикуется такой способ получения денег. От государства помощи не дождёшься, а тут живые деньги. Лев — двенадцать тысяч долларов. Слон — тридцать. Учитывая всеобщую африканскую бедность — бешеные деньги. На них можно и нанять дополнительных смотрителей, и купить оружие (как-то надо с браконьерами бороться), и даже что-то выделить на профилактику и развитие. Так, смерть одного животного даёт возможность жить относительно комфортно остальным. Но сам я не охотник. И не рыбак. Хотя убивать живность приходилось, тех же уток на Севере. Всё банально — кушать очень хочется (я — великая кладезь банальностей!).
— Валер, а какая гора самая трудная? — глядя на Ирину, я пытаюсь «незаметно» сменить тему. — Денели?
Валера забирается на свою верхнюю полку и ложится.
— Наверное. Хотя спуск с Эвереста до лагеря на 6400 трудный. Наверное, он самый трудный.
— А ты молился?
— Ну, началось… — Ирина очнулась от своей задумчивости. — Палыч! Вы с Юлей уже исповедовались?
Сама носит крест с ладанкой, но православнутыми считает меня и Юлю. Правда, интересно? Может, мы с Юлей всё-таки не так уж далеки друг от друга? Хотя она что-то про карму говорила… Тогда, ей к Лазареву.
— Отвали! — отмахнулся я от Ирки. — Молился?
Тёзка не молился. И тут началось!
Нас же, неофитов (таких как я), за километр видно. Мы же, кого хочешь, готовы обратить в веру истинную и только делаем вид, что толерантны и уважаем свободу совести, а сами действуем, как Великие Инквизиторы, как Величайшие… А ещё, и это безусловно, мы — провокаторы!
Оказалось, на фоне традиционных вероисповеданий (в моём лице), обнаружился: и (условно его назовём) атеизм моего тёзки, и доморощенное, «своё собственное» христианство у Ирины (это, когда как хочу, так и верю, мой Бог!), были и воздержавшиеся (Рязанова сосредоточенно разбиралась со спальником и не отвлекалась на вечность. Вот, точно спальник ей мал! Я смотрел и переживал, спальник-то — мой подарок).
В основном наседали на меня, всех раздражает Русская Православная церковь. Римско-католическая не раздражает, немецкая лютеранская тоже, эти из Юты, которые шатались по улицам в 90-е «Братья́, увьеруем во Христа» слава Богу исчезли. А Русская Православная раздражает. Вот, раздражает, и всё тут!
А я знаю ответ. Потому что чужой, он завсегда толще! И вкуснее. Бутерброд, я имею в виду. И ещё всё русское, почему-то у нас у русских, вызывает какое-то чувство ущербности. Мы даже если чего сделаем (сотворим, организуем, проведём, напишем, снимем, запустим) супер-пуперовского, клёвого, мы всё равно пойдём спрашивать на Запад: «А вам понравилось? А? Или не очень? Нет? Ну, мы же ничего хорошего сделать не можем, мы же варвары, совки, скифы, „сарматы, с раскосыми и дикими очами“. Но может в этот раз у нас случайно получилось?» И когда Йохан (Джон, Жан, Хуан, Янн) поморщивщись снисходительно кивнут, у нас наступает национальный праздник! Как сейчас на чемпионате. Уж мы так старались им всём угодить, так старались… И вот с верой нашей, русской, православной, та же история… Мы её просто стесняемся. И, кстати, свои бутерброды тоже! А ещё…
А ещё все спальники уже были разложены, и под них всё положено, и мы даже забрались в них (так теплее), и я уже удобно устроился и собрался поведать товарищам о трудном и тернистом неофитском пути, о семнадцати годах Севера, о трудных 90-х (ох, трудных), о невоздержанном употреблении алкоголя (ох, невоздержанном…), о болезни, и даже о вере русской… как вдруг пришёл Хамид и всё обломал.
«Пришло много новых людей, — грустно сообщил он, — их надо разместить. Мы решили вашу группы объединить в одну комнату»
«Что он сказал?» — насторожилась Галина. А кто-то изумился: «Семерых?»
«Нет, — мотнул головой Хамид, — шестерых, одного мы возьмём к себе, к гидам. Но это ничего, это предусмотрено… Там, в программе…» — он продолжил ещё что-то бубнить про «7 Вершин», про «Анестезию», так он на свой лад называл Настю Кузнецову, но мы его уже не слушали, нам было важно другое! Кто перейдёт к нам?
— Пусть пацаны переходят! — горячилась Ирка. — Пусть они! Юля — лицо официальное, вот пусть и идёт… к гидам. А мы, вообще, тут матом ругаемся! Вон Палыч анекдоты матерные рассказывает. Мы — плохие…
Вот, зараза! Ну, рассказал я несколько анекдотов, для поддержания, так сказать, общего тонуса: про мышь, что приходила в хор на басы устраиваться; про всё тот же «хеликоптер нихт». «Палыч тут матерные анекдоты рассказывает»… А, впрочем, не рассказывает что ли? Рассказывает, ещё как рассказывает!
Судьба, однако, распорядилась так, как она это делает всегда, к гидам ушёл Михаил (самый загадочный для нас член команды, мы так с ним и не познакомились), а Кирилл и Юля перешли к нам, так сказать, по старой памяти. На том дискуссии исчерпалась, спорить с официальным лицом минэкономразвития никому не хотелось. Правда, и лицо это, само тоже ушло в столовую… Обиделось.
Нет, ну почему всегда так криво всё получается?
Уже после ужина случились ещё два события:
Париса принесла свои ботинки Ирине, те, что были у Абдыевой, под кошки не годились. «Я их по цвету выбирала!» — возмущалась Ирка. Какие вы всё-таки, девочки — девочки. Галя её утешала.
Второе произошло, когда мы уже легли спать (а улеглись довольно рано, делать нечего, говорить не о чем, и завтра вставать в три). Иран обыграл Марокко 1:0. Кричали, пели и плясали персы целых полчаса, а потом весь приют затих и погрузился с ночь, только ветер иногда задувал в двери, да где-то далеко в соседних горах глухо ворчал гром, там снова бушевала гроза. А за окном шёл снег…
ДЕНЬ #7
…Я шёл за Рязановой по гребню. К пяти тысячам мы уже сделали пару коротких остановок, по пять минут каждая. Солнце взошло, но его холодные, бледные лучи лишь скользили по соседнему гребню, мы ещё оставались в тени. Холодно и ветрено. И с каждой сотней метров всё холоднее и ветренее, но пока, слава Богу, умеренно тяжело.
Последние полтора часа я был занят баффом, от дыхания он весь вымок и мешал нормально дышать. Дышать без него я не решался, и без того сопли третий месяц не проходили.
Какие-то привязчивые в этом году сопли. Вирус я подхватил ещё в апреле, и всё время до Горы думал: «Пройдут! Куда денутся. Время ещё есть…» Не прошли. И теперь на восхождении я с ними боролся, и всё чаще думал, как бы поменять бафф на балаклаву.
И куртку на пуховку.
И чайку бы попить.
И ещё хорошо бы встать минут на пятнадцать…
И ещё лучше без ветра.
— Khamid we need place without wind! — кричу я.
— Here is no such place… — отвечает наш гид.
— Что он говорит? — переспрашивает Галя.
— Говорит, тут везде ветер.
— А подъём тут тоже будет везде?
— По описаниям, Рязанова… Средний угол здесь… Тридцать градусов…
— Да иди ты!
— Иду, Рязанова, иду…
Но в некоторых местах, и правда, взлетало крутёхонько. Жумары не нужны, но палки задирать приходилось высоко. Может, ледоруб? А то тащим их…
Ночь провели беспокойно. Спать вшестером в маленькой комнатёнке оказалось хлопотно. Кто-то храпел, кто-то не выдержав, вставал, пытался найти этого кого-то, душил, потом они вместе в обнимку шли в туалет, за ними поднимался ещё кто-то, и ещё… и так всю ночь. В три сработал будильник, следом запел ещё один. Я включил свет. Хмурые, невыспанные молча поднимались. Двое зацепились (нервы, нервы!), кто-то рыкнул, и снова все замолчали.
— …Палыч, я чёрный термос беру? — Ирина уже почти одетая стояла на выходе.
— Палыч, коленки… — Рязанова смотрела на меня тревожным тёмным взглядом
— Совсем хреново?
— Совсем…
— Может не пойдёшь?
— Коли давай! «Не пойдёшь»…
— Доставай, давай!
Спасенье всем болящим в горах — кеторол. Продаётся по рецепту, но кто знает о своих проблемах, правдами и неправдами достаёт и везёт, бережно упаковав в аптечке. Несколько ампул и шприцы.
— Ты садист! — Рязанова шипела, растирая уколотое место, — кто так колет?
— Как смог. Извини…
— Ладно. Айда чай в термос наливать.
На завтрак снова варёное яйцо, лепешка, чай.
В четыре вышли на снег, включили фонарики и пошли…
— Машала, Юлиá-а-а?
— Машала!
— Машала, Парисá-а-а?
— Машала!
— Машала, Галинá-а-а? Машала Валерѝ-и-и? Машала Михаиль? Машала Иринá-а-а? Машала Кирилль? Машала Валерѝ-и-и?
— Машала! Машала! Машала!
На 4700 Юлия скисла. Она и раньше жаловалась, что у неё проблемы с высотой. Эльбрус получился, а Базовый Лагерь Эвереста нет. «Мне не понравились Гималаи, — рассказывала она, — слишком грандиозны». Кажется, Юле там было просто трудно. Хамид поставил её за собой. Юлии тяжело, но она идёт.
На восхождение с нами идут четверо гидов. Хамид, не разлучная с нами Париса, и двое мужчин: молодой и пожилой. Молодому лет под тридцать, пожилому, под шестьдесят. Должно было быть только двое гидов, но из-за снега Хамид решил подстраховаться. Теперь их хватит, даже если кто-то решится повернуть.
Под горячими лучами солнца (лучи горячие, снег на ботинках тает, но вокруг всё равно холод), уже около восьми, наконец, сделали длинную остановку: переодеться и подкрепиться.
Одной рукой я кручу термос, другой достаю куртку, третьей печенье, четвертой меняю буф на балаклаву. Всё надо успеть.
— Рязанова, ты как? Колено как? — Я наливаю ей чаю. — Держи. Давай гортекс свой отдам, наденешь, и мне легче, не нести.
— Давай… Нормально я…
— Валерий… — Юлия внезапно очутилась рядом, — а вот здесь, — она тычет себя в грудь, в центр слева, — что колет? У вас там не колет?
У меня там не колет, во мне глюкозы нет. Гипогликемия. Юлю отправил к Хамиду. Вдвоём с Рязановой допили пол-литровый термос, я с чаем съел небольшую пачку печения. Зря!
— Wake up! — тормошит всех Хамид. — Wake up!
Поднимаемся, собираем пожитки, надеваем рюкзаки, перчатки, берём палки, выстраиваемся, у Юли забрали рюкзак…
— Машала, Юлиá-а-а?
— Машала!
— Машала, Парисá-а-а?
— Машала!
— Машала, Галинá-а-а? Машала Валерѝ-и-и? Машала Михаиль? Машала Иринá-а-а? Машала Кирилль? Машала Валерѝ-и-и?
— Машала! Машала! Машала!
И тут я увидел «стену».
Говорят, её «видят» марафонцы после 35 километров. Организм отказывается двигаться напрочь. Невозможно стащить ногу, пошевелить рукой, пальцем! Мотивация падает до нуля, а может даже в минус. Ничего не хочется, просто сесть и неподвижно сидеть. И, чтобы не трогали. Это значит, что сахар в крови совсем упал, от сладкого чая ещё не поднялся, а другого: жира или белков организм отдавать не хочет. «Хоть раз, без кандибоберов, ты позволишь дойти до вершины? — ругаюсь я со „скафандром“. — Каждый раз ты пытаешься доказать одно и то же, что ты тут главный? Я — главный! Я! А ну, встал — пошёл! Давай, вставай! Потом выделываться будешь, дома…» И тяжело, неровно, я пошёл… пошёл… И группа «раскачиваясь», кто быстрее, кто медленнее, пошла.
Следующие полтора часа до 5400 шли растянутым строем. Погода выправилась, тучи ушли, солнце поднялось, только ветер не утихал, ну так горы же. Когда идёшь на восхождение, всё время смотришь вниз, под ноги, на пятки впереди идущего. Иногда спрашивают: «Чего ты не снимаешь фильм? Повесил бы себе на голову гоупршку, включил и…» И получишь шесть часов идущих впереди ботинок. Редко голову поднимаешь и оглядываешься, очень редко, но тут я поднял.
И обомлел, на камнях цвели безумной красоты цветы-перья, из снега. Приехали. Галлюцинации… Хотя, нет… Все реагируют! Значит, правда перья! Игра снега, солнца, ветра. Я такое видел впервые. И как бы ни сильна была усталость, изумлению, оказывается, ещё оставалось место. В плохо работающей голове рождалась математические ассоциация, но как они назывались, вспомнить я не мог. Хоть убей! По этим принципам растут снежинки. В микромире снежинки, а тут гигантские «страусиные перья». Красотища! Обалденная, сумасшедшая…
«Фумаролы!» — вдруг впереди кричит Хамид.
Дошли, значит, итить, полюбовались… Ну, теперь держись…
— Трое, самые быстрые: Валерѝ Эверест, Михаиль, Кирилль со мной. — Командует гид. — Быстро! Очень. Остальные с Парисой. Быстро, как можете, дышите через шаг… Много не дышать!
Я попрошу забрать у меня ледоруб, нет больше сил волочь его… Тем более быстро. Я бы и кошки отдал… Отцепляя ледоруб, никак не мог расцепить петлю на рюкзаке, и тут на меня налетела Ирина с камерой: «Ой, Палыч, это ты?» «Да, Ирина, — спокойно ответил я. — Это я, Палыч. Не видишь разве? Смотри под ноги, и береги себя.» Ну смысл ответа был такой… За точность выражений не ручаюсь, там, на высоте, знаете ли… И Юли опять же рядом не было… Может я даже какого «коня в пальто» помянул… Или ещё кого похлеще… Уже потом я понял, меня невозможно было узнать, куртку сменил, балаклаву надел, опять же очки чёрные. Но тогда мне было не до того. Тогда впереди нас ждали фумаролы…
…Клочья желтоватого тумана налетали, принося запах серы, кислый привкус на губах, и улетали. Налетали… И быстро улетали… давая короткую возможность передохнуть…
Быстро! Идти надо быстро! И не дышать! Не дышать! Кисло… Бе-е-е-е… Вонь! Ветер! Господи, первый раз нужен сильный ветер. Дуй! Пусть дует. Отраву сносит. А то и впрямь околеть можно… Я читал, но не думал, не знал, что будет так… хреново…
Шли недолго, быстро. И я совсем выдохся. Ходить на высоте быстро — плохо. Совсем плохо. До вершины рукой подать, а сил нет. Я опустился на снег, а в голове плыло, даже молитва не складывалась: «Святый Боже…» — начинал, застревал, и через секунду снова: «Святый Боже»… Она ещё в фумаролах не складывалась… Торможу. «Ты что?» — на фарси спрашивает меня пожилой гид. «Сил нет» — отвечаю по-русски, вяло улыбаясь. Он снимает с меня рюкзак, закидывает за плечо и подаёт руку: «Пошли, вершина близко».
Я вполз, ей-ей, не взошёл, а вполз на вершину. А там праздник! Братание! Группы перемешались. Обнимаются, целуются, пьют чай, делятся печеньями, конфетами, фотографируются, кричат, свистят, размахивают разноцветными флагами. Я вспомнил про свой, потоптался, поискал взглядом рюкзак, вон у камня лежит. Подошёл, но флаг доставать не стал, только термос. Пить! Сначала пить! Руки дрожат, в голове: «кур воровал», причём здесь куры? Бред! Но дошёл. Дошёл! А не должен был. Не-а. Главного не было, мотивации. Потерял ещё в прошлом году на Казбеке, а сюда ехал по инерции, сачкануть. Вопрос: «Зачем мы ходим в горы?» грыз меня весь год, а ответа я так и не нашёл. А ведь, любой начинающий «альпенизд» ответ этот знает, и, не задумываясь, брякнет: «Повышаю самооценку!» Сам после первого Эльбруса так брякал.
— Ага, а Кот ходил на Эльбрус восемь раз!..
(Это во мне оппонент заговорил, ну, тот, который всегда лезет не в свои дела, возражает, умничает, его ещё обычно «здравый смысл» называют, хотя именно он чаще всего и порет чушь. Ишь, и высота ему нипочём.)
— …Он что, восемь раз самооценку повышал на одной и той же горе?
— У Кота традиция, — возражаю я. — Ходить с друзьями в горы. Пока были друзья — была команда, ходил, команды не стало, и горы закончились.
Я прихлёбываю сладкий чай. Команды и у нас нет. Но праздник продолжается. Первый раз вижу, чтобы так бурно отмечали вершину.
— Ладно, давай, ещё раз про «повышаю свою самооценку», — подначивает оппонент.
— Давай! Вот влез ты после Эльбруса на Пик Ленина, после 5642 метра на 7134 — круто? Круто! Есть что рассказать. Друзья руку пожмут, уважительно поцокают. И семья…
— А то! Кто не знает Ленина…
— Не ёрничай! Тебе не идёт. Но 7000 многовато…
— И страшновато.
— И страшновато. Тогда можно подняться не так высоко, на Сток-Кангри, например, на 6130. А потом тоже рассказать друзьям.
— И прочитать в их глазах скуку смертную или вежливое рассеянное невнимание, «А где это?».
— Да-а-а… Локальная такая самооценка получается. Даже семья не оценит. Хорошо… А что говорит наш великий вождь, могиканин Алекс Абрамов? Он девять раз на Эвересте стоял и водит туда таких же несмышлёнышей (ну или почти таких же) как ты, как мы, как я?
— А что говорит? Как-то в «7 Вершинах» сказал: «Безусловно, мы все честолюбивы, господа!»
— Очень замечательно! Честолюбие! Вавилонские башни. Не коллективные, а собственные. В пику всем. Вы не можете, а я да! Вы нет, а я вот! И ещё! А потом ещё! И выше! И уже не «вам», а «себе». А то, с кем бороться? Только с собой… Даже если больной. Даже если без ног.
— Ага, и вот стоишь ты на Эвересте, без ног… И что дальше?
— Дальше? А помнишь, Вовка Котляр рассказывал, как после своего первого Эвереста рухнул в депрессняк. Его тоже мучил вопрос: «Что дальше?»
— Но через полгода-то он же вернулся в горы? И Алекс всегда возвращается.
— Интересно, кому они что доказывают? Кому возводят «вавилонские башни»? Или к кому возвращаются? И главное, почему я сегодня попал на Гору, если самого главного — мотивации у меня не было? Все мои «башни» давно… ну, ладно-ладно, недавно рухнули. Вера православная камень на камне не оставила…
Я закрутил термос и сунул в рюкзак…
Вера… И тут я со всей очевидностью осознал, что если бы Он не помог, я бы сегодня здесь не стоял. Я это так явственно почувствовал… будто кто-то заглянул, вот так, в глаза, улыбнулся и покачал головой: «Нет, Валера, не стоял…» Я вздохнул-выдохнул и нечаянно всхлипнул. Старый становлюсь, сентиментальный, хорошо под очками слёз не видать.
— Палыч! — услышал я. — Пойдем фотографироваться.
Я достал флаг, сунул в карман и пошёл к основной группе. Посреди сидела Иринка, размахивая руками и рукавицами, я подошёл, наклонился и поцеловал: «Люблю тебя, зараза противная…» «Почему противная?!» — возмутилась Ира. «Хорошо, не противная, — исправился я, — просто „зараза“» — и пошёл к Рязановой. «Как ты?» Мы обнялись. Постояли. «Нормально. Ты говорил, что в горы больше не пойдёшь. И сейчас скажешь?» «Не пойду», — кивнул я, поцеловал её и пошёл жать руки и обниматься дальше.
— А вот, кстати, на Горе тут у нас все друг друга любят… — продолжил я мысленную дискуссию с собой. (Непалыч VS кот Валерио).
— Ты давай не сбивай! Ты вот, давеча про «веру», мол столпы она твои порушила. Ты же перед поездкой жаловался духовнику, мало её в тебе.
— Ну, да, мало. И он сказал, что «сытое мясо» не позволяет, что только аскеза помогает обрести веру настоящую и рассуждать о ней. Молитва и пост… Настоящий пост. Правильный! Как у монахов. С умерщвлением плоти. С истончением «кожаных риз». С истончение «скафандра». С истончением защиты от «того» мира, от духовного.
— Вот! А мы тут с жиру бесимся!
— Нет, погоди! Мы тут тоже… консервным ножом себя вскрываем, со скрежетом, с рваными краями. Грузим себя сверх меры; едим, что попало; спим, как попало; в холоде, в сырости; а по ночам штурмуем, вот взяли моду по ночам штурмовать, не спится нам; а здесь ещё и отрава. Тоже истончаем «скафандр», будь здоровчик! Как в болезни, как при смерти. На высоте, кстати, ты же знаешь, клетки головного мозга мрут, как мухи! И у Юли сегодня сердце.
— Ну да, ну да. Господа искушаем… Монахи плоть умерщвляют правильно! Вдумчиво, с молитвой и под руководством опытных учителей, и под их же неусыпным контролем. А мы?
— А «мы»… А мы — «зайцы»! Безбилетники. Заскочили без спросу… глянули одним глазком и обратно. «Тот» мир нас всё равно влечёт, душа-то к нему рвётся. Она же тоскует. Она же родом оттуда. Может оттого и тянет сюда? Почувствовали «это», и идём, повторить «это»? Неосознанно. Инстинктивно. «Ты зачем ходишь в горы?» «Нравится!» А что нравится? А Небо становится ближе! Как у Гребня: «Ты видишь? Небо становится ближе…»
— Ага. Только каждый раз подниматься надо всё выше и выше, иначе «скафандр» пообвыкнет, адаптируется. Хотя, тот же Абрамов рассказывал про своего друга, тот всегда ходит на одну и ту же гору. И, кстати, цветы туда носит. Вот кому он носит?!
— А ещё рассказывают, выше семи тысяч у каждого альпиниста появляется «собеседник». Невидимый. Может и молчать, но присутствие ощущается явственно. Может, потому в горах не бывает атеистов? Вот, даже не знаю, как мой тёзка обходится без молитв, даже без тайных, даже без неграмотных, без неуклюжих…
— Типа: «Господи, помоги дуракам грешным, не дай в трату!» что ли?
— Типа. Много странностей в горах… Много…
Народ потихоньку начинает спускаться. Праздник заканчивается.
«Ты мне здорово помог! — говорю я по-русски своему пожилому гиду, присаживаясь к нему рядом, мы уже привыкли так, я на своём, он на своём, эдакий обратный вавилонский эффект. — Без тебя я бы не поднялся». «Да, ладно… — отмахивается он. — Всё нормально. Ты же хорошо шёл».
Интересно, я поглядываю на него, не пьяные, а друг друга понимаем. Понимаем и не удивляемся.
— Дык, кислородное голодание, — визави никак не угомонится.
— Ну да, от атмосферы тут ровно половина. Высоко здесь. Очень. 5671 метр.
— «Выше в горы, ближе к Богу» — помнишь, десантский Полковник говорил?
— Стоп! — Я замер. — Погоди… Погоди… «Ближе к Богу» говоришь. Храм? А может быть, тут тоже Храм? Высокий-превысокий, огромный, до самых до Небес?
— Ага! Высокий. С Демавенда в хорошую погоду можно Каспий увидеть. С Эльбруса Чёрное море. Интересно, что видно с Эвереста?
— Да погоди ты! Другое главное. Человека, человека с Горы увидеть можно? Кто он? Какой изнутри? Что у него на сердце? Настоящий или так? На что способен?
Я поднял голову, и мне вдруг показалось, увидел я звезду, а может, не показалось.
— Видишь, купол над головой… Бездонный, почти чёрный, почти космический.
— Ага. И глядя на него понимаешь, как же, блин, ты высоко забрался. Даже звезду днём увидел.
— И это не главное! Главное, — и я тайком крещусь, — здесь и есть самое Главное, Он есть, Бог!
И замотал, замотал головой…
Во, нагородил! А? Как колбасит-то. Рассказывать кому, никто не поверит… Засмеют! И сложно, Валера, слишком сложно.
— Да, люди любют попроще, — снова начал ёрничать визави. — Людя́м надо отвечать чётко, без всяких этих… Вон великий Месснер что сказал?
— А что сказал великий Месснер? Наш великий Райнхольд Месснер? На все четырнадцать восьмитысячников без кислорода, как к себе домой заходил. Небось он-то знает.
— Сказал, нету бога в горах. Нету, и всё!
— «А зачем ходим в горы?»
— «Нравится!» И всё! И хорошо! Развёл тут контрреволюцию… Аж голова пухнет. А ещё помнишь, племянница наша, Машка, рассказывала про пациента с последствиями после инсульта? Ну, про того, который так «истончил» свой «скафандр», что к нему каждый вечер умершие приходят? Смерть клеток мозга — это инсульт и есть. И, тогда ты здесь просто глюки вылавливаешь! И ходишь сюда за глюками! Они тебе нравятся. Ой, ладно… Не начинай. Можешь думать, как тебе хочется.
— А я и думаю, как хочется! И буду думать! Что ты хотел от меня, от православнутого на все пять тысяч шестьсот семьдесят один метр? У меня тут вон ангелы летают. Только что пролетел… Не веришь? «Шутю я, сынок… шутю…»
Я снял фотоаппарат:
— Валер! Нас с флагом сфотографируешь?
***
Когда идёшь наверх, всегда есть цель. Высокая, возвышенная, настоящая. Осознаёшь ты её или нет.
Когда идёшь вниз, цель — самая что ни на есть шкурная — быстрее доставить усталый скафандр в безопасное, относительно уютное место. В базовый лагерь. В BC (base camp), в ABC (advanced base camp), да хоть просто в палатку со спальником. Романтика заканчивается. А с ней и силы.
Хамид вёл нас не по гребню, как поднимались, а по кулуару, и мы тонули в снегу. Мы то надевали кошки, то снимали, то ехали по снегу на задницах (что категорически воспрещается), то снова брели… Потом Хамид привязал нас с Рязановой к себе, и вёл, как кочевник пленников, на верёвке. А Абдыева кричала: «Эй, пенсы, вы ещё собираетесь на Аконкагуа?» и хохотала.
Нет, мы не обиделись. Её тоже понять можно. Она про нас выдумала, невесть что. А мы, обыкновенные, из мяса и костей, из не очень молодого мяса и не очень молодых костей. А ещё, она тоже устала. (Она потом извинится перед Галиной.) Наша Ирина — хорошая, добрая девочка, жалеет и кормит всех собак и кошек на планете, но почему-то иногда становится жёсткой и даже грубой. Может, потому что, как фотограф, слишком хорошо знает людей? Знает, как беззастенчиво просят они «сделать» себя в фотошопе, а потом сами верят, что такие? Как на картинке. А может, она обижается на себя. Или на своих родителей. «Я не могу дозвониться до них, Палыч! Они меня не слышат! Я, может, и в горы пошла, чтобы они меня услышали!» А как они тебя услышат, Ира, как? Если ты прямо из школы взяла свою жизнь в свои руки. Ты, может, уже опытнее своих родителей, своего отца-десантника, ты же уже поработала помощником депутата, а крысиная возня в тех «кулуарах» хуже, гаже, жесточе, чем, может быть, даже война в Афганистане? А может, ты просто так прячешься? А, Ира? В броне из грубости и цинизма? Как в танке? Тук-тук-тук! Есть кто? Открывай люк!
(Не злись на меня, Ира, я всё равно тебя люблю, даже если ты мне скажешь, что всё написанное выше нужно непременно зачеркнуть. Зачеркнуть, Ира?)
Мы дошли. Несмотря и вопреки. Туда за семь, обратно за три.
Я всё думаю, если бы обед был нормальный, ну хотя бы тот же рис с той же курицей, а не этот кислый-перекислый «национальный» суп из пакетиков и плов из изюма, остались бы мы там ещё на ночь или всё-таки ушли?
Наверное, ушли бы.
Ещё вчера Юлия всех пытала, собирается кто-нибудь после восхождения сразу идти вниз? Я возмущался, как можно что-то планировать, когда главное не выполнено? Юля фыркала. У Юли в министерстве срочное совещание… И тут я немного теряюсь, её срочное желание попасть в Тегеран можно объяснить только возможностью получить доступ к ширококанальному интернету. Потому как улетала Юля ночным рейсом 18-го, и на совещание 17-го она никак не успевала. Но суетилась, суетилась, и, говорят, даже на Горе предлагала тёзке выкупить ослов и уехать (это пока я там Храм искал, шопенгауэр хренов). Тёзка отмахнулся. На Горе отмахнулся. А уже в базовом лагере, сидя за столом, вдруг выдал: «Вы меня, конечно, извините, но ждать я никого не буду, я иду вниз».
Ипона мать… Фок-грот-брамсель мне в левое ухо! Я ещё ни разу не встречал такой говённой команды, старина Флинт!
Хотя, чего вру? В июле 2016, на Эльбрусе, в пурге, когда мы по очереди, не дожидаясь, разворачивались и шли вниз, бросая друг друга, мы тоже были такой говённой командой, а может и ещё говённее. Тут-то хоть в тепле и безопасности, а там пурга, ветер, снег…
Однако, надо было принимать решение. Ослы ждать не будут, у них расписание. И мы приняли. За час мы свернули спальники, собрали и упаковали рюкзаки, отблагодарили гидов и ушли. Двумя командами. «Быстрые» и «минэкономразвитие» первыми, с ними Хамид и Париса. А мы: старый очкарик кот Валерио, лиса Галина с больной коленкой, и Ирина в роли хромого Буратино (после Горы у неё что-то приключилось со связкой) следом…
— Ира, ты зачем ходишь в горы?
— А я только здесь могу отвечать только за себя. Я тут так занята своим «геройством», что могу послать все «земные дела» куда подальше. Вами-то «неземными» заниматься не надо, вы сами самостоятельные.
Потом от «быстрых» к нам присоединился тёзка. «С вами веселее», — сказал он.
***
Через три часа, в крутом джипе Хамида, под крутую музыку Кипелова (Хамид — любитель «Арии», бывает же такое), под музыкальные импровизации Рязановой (Кипелов и её кумир, сойдутся же так звёзды) мы мчались в Тегеран, и между «Я с тобоюууууу, я с тобоюууууу…», как гром с ясного неба рвануло: «Аконка-а-а-а-агуа-а-а-а!» Голодные! Усталые! Грязные! В пору ямы умиральные копать, а тут: «Аконка-а-а-а-агуа-а-а-а-а!»
Девочки, вы — замечательные заразы! Я вас так люблю. И «пенсия», кажется, откладывается. Да, Алекс?
Александр Викторович Абрамов (родился 16 января 1964 в Москве) — советский и российский альпинист, спортивный тренер и функционер. Президент российского «Клуб 7 вершин», член Русского Географического Общества. Начал заниматься альпинизмом в Альпклубе МЭИ в 1981 году. Мастер спорта СССР по альпинизму. Чемпион СССР по Альпинизму в 1991 году. Организатор экспедиций и восхождений на протяжении более 20 лет. В активе Абрамова более 200 восхождений различной сложности в десятках стран, в том числе более 50 восхождений на Эльбрус в роли гида, 18 гималайских экспедиций и девять восхождений на Эверест. 15 декабря 2005 года Абрамов вошёл в «Клуб семи вершин», выполнив программу по восхождению на семь высочайших точек планеты на разных континентах (взойдя на массив Винсон в Антарктиде).
В 2017 году, совместно с российским альпинистом Олегом Савченко, организовал экспедицию «Эверест. 8300. Точка невозврата» по капсулированию оставшихся тел альпинистов, погибших на Эвересте.
От автора:
На вопрос: «Зачем вы ходите в горы?» — Алекс шутит: «Там на высоте, когда накрывает горная болезнь: голова болит, тошнит, — там от гипоксии умирают клетки головного мозга… У меня все клетки, которые болели, которым не нравилось ходить в горы — давным-давно умерли. Остались только те, которым в горах нравится. Они и водят меня…».
А, может, не шутит…
АСГ #3
Он устал! Всё надоело! Ему хотелось в отставку… Ему хотелось вернуться к литературной деятельности, было ещё столько планов… И он справедливо полагал, что уже послужил Отечеству. В конце концов, он болен! Что вы не видите? Он тяжело болен! И, Боже… как он устал от этого Востока. Он смертельно устал. И он думал, он верил, что служба окончена. Орден. Статский советник. Четыре тысячи рублей наградных. Всё!
Его вызвал сам Нетсельроде и предложил вернуться в Персию. Кем вернуться? Полномочным послом. Как полномочным? Кто полномочным? Он? Это же министерская должность! А он? Он только статский советник. Не-е-е-ет… Это положительно невозможно! А что скажут англичане?
Он ещё надеялся выкрутиться. Сейчас он напишет, встретится и скажет…
На следующий день всё рухнуло. Нетсельроде вновь вызвал и показал подписанное государём назначение. А ещё снова мама…
Он ехал туда, как на казнь. Он предчувствовал.
По дороге его снова свалила лихорадка. В Тифлисе у Паскевича. Александр Сергеевич метался в бреду, а маленькая Нино Чавчавадзе за ним ухаживала. Всё получилось в Шекспировском стиле. «Она меня за муки полюбила, а я её — за состраданье к ним!» Едва придя в себя, Александр просил руки молодой шестнадцатилетней княжны. Ему официально 33, ей 16. Венчались в главном храме Тифлиса (в том самом, в котором потом начнет службу святой Гавриил Самтаврийский, «мама Габриэли»), в Сионском. До конца таинства Грибоедов выстоять не смог, потерял сознание, был ещё очень слаб.
Но женитьба женитьбой, а служба службой. Через несколько дней караван полномочного посла выехал в Персию. Кажется, было большой ошибкой включить в него своих новых грузинских родных. У грузин с персами не простые отношения, они хорошо помнили резню 1795 года в Тифлисе.
В октябре караван прибыл в Тебриз, и задержался аж до декабря. Аббас-Мирза уговаривал полномочного отложить сроки выплаты контрибуции (по договору 1830 год), мотивируя: нет денег. В какой-то момент он даже срезал все золотые пуговицы со своего халата и с халатов жён в гареме, принёс послу и бросил на стол. «Забери! — кричал мирза. — Забери наши деньги! Забирай последнее!» Но у Грибоедова было точное указание императора: «Никаких отсрочек!», и Александр Сергеевич давил.
Не договорились и поехали к шаху в Тегеран. Снова Тегеран. Нино Александр Сергеевич оставил в Тебризе, она была беременна.
Прибыли в канун нового 1829-го. На первую же аудиенцию Грибоедов, презрев церемониальные правила, явился в Зеркальный Дворец в сапогах, тогда как по коврам (это же Персия!) разрешалось ходить только в носках. Более того, посол сам придвинул себе кресло и без разрешения шаха сел напротив. У английского посланника глаза полезли на лоб, а бульдожья челюсть отвисла. Они тоже здесь не гости… Но чтобы так!
Грибоедов хорошо знал, что делает, не мог не знать, в Петербург из Тифлиса кроме текста Туркманчайского мира он ещё привёз и письменные наставления будущему посланнику (получилось себе). Никто лучше его не знал придворный этикет Гулистана. И всё-таки он вполне осознанно нанёс оскорбление шаху. Дал понять, что ни шах, ни англичане, ни кто другой, а именно Россия в лице своего посла главная на этой «свадьбе».
А через несколько дней из Дворца, из гарема сбежали две армянские наложницы и просили посланника об убежище. По новым правилам мирного договора, любой поданный Российской Империи в Персии имел право вернуться в пределы Империи. Армянки были родом из Эриванского ханства, теперь уже Эриванской губернии, и, по мнению посла, без сомнения имели право на убежище и возвращение на родину. Следом за наложницами прибежал смотритель гарема евнух-армянин. Сначала он горячо уговаривал господина посла одуматься и вернуть беглянок, а потом махнул рукой и сам просил убежища.
Тем временем английский посланник уже который день накручивал Аббаса-Мирзу, а муллы на Базаре напевали правоверным, как собаки кяфиры оскорбили любимого народом и Аллахом шаха. А на Базаре гуляли и веселились грузины из каравана посла. Можно представить, как они себя вели, помятуя, как вели себя персы в Тифлисе.
А дальше, вообще, начинается какое-то сущее сумасшествие.
На следующий день, с утра, беглянок везут в баню. Зачем? По дороге те вдруг начинают кричать, что собаки кяфиры их изнасиловали. Толпа взъярилась и тут же растерзала евнуха и грузин (эти снова шатались по Тегерану), а потом, вооружившись камнями, выдвинулась к посольству. В посольстве на тот момент оставалось тридцать семь человек. Грибоедов, видя настроение толпы, приказал отогнать её холостыми выстрелами. Грянуло! Один из персов рухнул окровавленный. «Кяфиры убили правоверного!» — завизжала толпа, но всё же отхлынула от посольства. Кто убил того несчастного, выяснить так и не удалось. Возможно, всё происходило, как со снайперами в Киеве. А вы думаете, сценарии меняются? Как бы ни так!
Вернулась толпа на следующий день (шах так и не прислал солдат для охраны посольства), и вернулось их много, куда больше, чем убегало вчера, и действовали они теперь слаженно и умело. «Толпа» растерзала и убила тридцать шесть сотрудников посольства, включая полномочного посла. Спасся только курьер, который успел спрятаться, он и привёз страшную весть о разгроме посольства.
Грибоедов дрался до последнего. Спина к спине с казачьим урядником, они держали оборону в посольстве, надеясь, что шах опамятуется и пришлёт кого-нибудь на защиту. Не дождались. Их изрубили в куски. (Откуда у толпы, у простого народа на Востоке холодное оружие?) Тела вытащили на улицу, отрубили головы, потом проволокли по улицам, хохоча и улюлюкая, а натешившись просто выбросили в выгребную яму.
Когда английский посланник узнал, что произошло… А узнал он сразу, некоторых русских убивали у него прямо во дворе. Он так испугался, а вдруг толпа и его… И помчался к шаху и Аббасу-Мирзе.
А Гулистан был в истерике. Дело пахло новой полномасштабной войной с Россией. «Это вы нас спровоцировали!» — сунул палец к носу посланнику шах, но тот всё равно ничего умного придумать не мог. И тогда Аббас-Мирза решил пожертвовать сыном, Хозрев-Мирзой, послать его с богатыми дарами в Петербург. Ему казалось, что русские обязательно убьют Хозрева. Он бы убил.
Посольство молодого принца прибыло в столицу Российской Империи в августе 1829. Получив аудиенцию, Хозрев-Мирза явился к царю, выхватил кинжал (как пропустила его охрана?), пал на колени и, угрожая зарезать себя, просил принять извинения шаха. И богатые подарки.
В сложном положении оказался Николай Павлович. С одной стороны за убийство посла нужно было наказать, с другой на плечах висела война с Турцией, бесконечная война с Турцией. И он решил пожертвовать гордостью: принять извинения и дары. Он даже уменьшил размер контрибуции на два миллиона и увеличил срок выплаты до пяти лет. Ещё один враг на юге ему был не нужен.
Среди даров был алмаз Шах. Знаменитый Шах. Так родилась легенда, что за убийство Грибоедова персидский шах расплатился алмазом. Всего лишь алмазом. А в общем, да, расплатился.
Информация из Википедии. Алмаз «Шах» — безукоризненно чистый драгоценный камень массой 88,7 карат, имеет желтовато-бурый оттенок; он не огранён, а лишь отполирован. Форма алмаза — вытянутый природный кристалл-октаэдр, напоминает скошенную ромбическую призму. Один из всемирно известных исторически драгоценных камней, второй по ценности в России после бриллианта «Орлов».
ДЕНЬ #8
Чуть не проспали завтрак.
Ой, да вру я! Вру! Не проспали! Никогда бы не проспали! Ни за что бы не проспали! Жрать хотелось ещё с вечера, как из пушки… Неделю теперь так будет: есть и спать, спать и есть. Вчера ночью мы втроём заморили червячка кашей из пакетиков и чаем, другие-некоторые нашли силы и уковыляли в ближайшее ночное кафе, благо в Тегеране их хватает.
— …Валер, — неугомонная Иринка пытала тёзку на завтраке, — как ты думаешь, вот, мы… — она обвела взглядом нашу маленькую «команду» — сможем взойти на Аконкагуа?
— Вы?! — Валера с улыбкой посмотрел на нас. — С вашей мотивацией и настроем? Да вы хоть до Эвереста дойдёте!
Ну, это ты, брат, хватил… У нас, брат, и пяти тысяч долларов на Аконкагуа нет, а уж шестидесяти для Эвереста… Но мы учтём, мы подумаем…
После завтрака группа традиционно разделилась. Стало навевать, а уж не мы ли трое сепаратисты? Они уехали в Гулистан, в шахский Дворец, а мы на Базар и в местный Алмазный фонд. Надо день выгуливать, улетать только ночью.
Как описать маленькую вселенную? Как описать толпы покупателей, зевак, зазывал, бесконечно выкрикивающих товар и цену? Как описать азарт, торгующихся ради того, чтобы просто поторговаться? Как описать изобилие ковров, платков, горшков? Как? Базар. Восточный базар. В той безумной сутолоке, в той неразберихе, выбирая платки в подарок, я отвлёкся на разнообразное многоцветие, и оставил фотоаппарат, положил на стойку в бутике, и оставил! Дырявая моя голова! Не бог весть какой, но там все снимки с нашей эпопеи. Хватился только через полчаса, а помнил одно: у девушки, которая стояла за прилавком, нос заклеен пластырем. (В Иране фишка, они там все исправляют себе горбинку на носу. Пластика. Мода.) Хватился и заметался… Нос! Заклеенный нос! Где же ты мой нос? Где… Тут нет! Там нет! Нигде нет…
Мы нашли с Рязановой тот бутик. Девушка, завидев нас, радостно затараторила на фарси, но я уже утратил дар всепонимания и как заведённый повторял: «Photo, I lost my photo!» Она достала фотоаппарат и призывно покачала.
В Иране нельзя обнимать чужую девушку. Там и свою-то обнимать запрещают. И со своими уставами в чужой монастырь не ходят… Но мне, как бестолковому иностранцу, простили. А я ведь только что её не расцеловал.
И, ничего же особенного, просто один человек вернул другому вещь, которую тот забыл. Но! В европейской, цивилизованной Италии, в Римском аэропорту, где я так же забыл бокс с фотоаппаратурой, мне никто ничего не вернул. А здесь, в подсанкционном, не либеральном, не демократичном Иране вернули. «И какая отсюда мораль?», — спросила бы Герцогиня. А такая: все эти режимы, все эти социальные строи — суть полная и абсолютная ерунда, человек, он всегда человек. И я готов побиться о заклад, что процент «человека» на Востоке сегодня выше, значительно выше, чем на Западе, потому как человек, он, когда для другого человек, а если только для себя, что рьяно культивируется на Западе, то тогда так… прыщ, недоразумение. Кстати, это и сгубило нашу команду.
«Алмазный фонд» оказался безумно и бездумно алмазным. Сразу столько бриллиантов размером с перепелиное яйцо я ещё никогда не видел. Но выглядело сие полным безобразием. Пятилитровое ведерко бриллиантов, представляете? Прямо страшно становится. А ещё здесь мог быть «Шах», если бы…
После Фонда мы проголодались (на самом деле мы всё время хотели есть, и заедали голод мороженым, тем самым обалденным фисташковым мороженым, которое так классно идёт в тридцатипятиградусную жару), проголодались и пошли в ресторан, его выбрала Иринка, там подавали кальян. И тут же вокруг нас в чёрно-белом параде выстроилось целое отделение официантов, все вышколенно тянулись, натужено улыбались, вид у них был очень торжественный, будто их посетил сам опальный шах. По-английски, однако, говорила только одна девушка. В кальянах я ничего не смыслю, но Ирина, попробовав, показала большой палец. И кормили вкусно. А пока ели: девчонки баранину, а я свою вечную пасту, я рассказал им про алмаз Шах, был же повод, и, конечно, про Александра Сергеевича тоже. «Хорошая команда, наверное, была у Александра Сергеевича — сделала неожиданный вывод Ирина, когда я окончил рассказ. — Спасибо, Палыч. Я не знала этой истории. А ты знаешь…»
Я так и не узнал, что должен знать, началась суета, нас отвлекли процедурой заваривания чая. Такого я точно никогда не видел, чисто физический эксперимент: две колбы, спиртовая горелка и разность давлений. Как только люди не извращаются, пытаясь привлечь внимание. Кажется, китайцы и японцы давно доказали всему миру, что их способ заварки чая в глиняных чайниках самый правильный, но…
Ближе к шести, усталые, потные, измученные жарой, пробравшись через пробки, пару раз едва успев выскочить из-под колес безумных водителей и водительниц (государство полицейское, и люди хорошие, а правила на дорогах по-восточному не соблюдаются) мы вернулись в отель. Голова тихо гудела. Как трансформатор. Ноги тоже. Заканчивался наш Иран. Ближе к полночи нам с Галей уезжать. Ирина ещё оставалась, к ней ехал её молодой человек. А нам пора.
***
Уже не молодая, но ещё весьма привлекательная стюардесса «Азербайджанских авиалиний», безошибочно распознав в нас русских, с улыбкой, бодро, несмотря на глубокую ночь — два часа, приветствовала нас на языке Александров Сергеевичей, и я едва не кинулся ей на шею. Угадав моё желание, она отстранилась, но тут же пообещала: «Мы ещё и нормальным хлебом вас накормим…»
Всё. Домой! Домой-домой-домой… Сейчас, в Баку залетим ненадолго, и домой! В дождливую, прохладную, но такую родную Москву. В любимое Гадюкино! В Россию!
АСГ #4
В начале июля 1829 года на границе Империи встречали тело полномочного посла. Для торжественной встречи своего бывшего «министра» Паскевич выделил Тифлисский батальон при пушках и знаменах. Гроб вскрыли, тело опознали (по искалеченной в дуэли с Якубовичем руке) и с похоронным конвоем отправились в Тифлис. Историю второго Александра Сергеевича (Пушкина), о том, как он повстречал на кавказской тропе одинокую арбу с гробом Грибоедова, видимо, следует признать художественным вымыслом. Везли Александра Сергеевича торжественно, с достоинством, встречая гроб молитвами и цветами в каждом селе, в каждой деревне, в каждом ауле. Многие жители: армяне, грузины, татары, русские, были лично обязаны Грибоедову свободой.
Бытует мнение, что персы передали не останки полномочного посла, прошло полгода, и что-либо различить в захоронении было невозможно. Это сейчас: экспертиза, микроскопы, генетический анализ… Тогда было всё проще.
Однако следствие производилось со всей тщательностью. Шах был так напуган, персидская элита была так напугана, что копали и за страх, и за совесть. Попутно казнив более тысячи участников и подстрекателей, они перерыли всю яму, извлекли останки, отыскали прострелянный Якубовичем палец, собрали тело полномочного и отправили его в Россию, остальных торжественно похоронили на единственном христианском кладбище возле армянской церкви в Тегеране, после чего уселись ждать, что привезёт Хозрева-Мирза.
А Нино ничего не знала. Всё это время, все эти полгода. Ей не говорили. Ей врали, мол, болеет, мол, далеко, мол, уехал… Боялись, не выносит ребёнка. Она всё равно подслушала чей-то разговор и узнала. И тут же у неё случились преждевременные роды. Ребёнок, мальчик, прожил лишь час, один час. «Он ушёл к своему отцу» — сказала княжна.
Тело прибыло в Тифлис 18 июля 1829 года. На следующий день раба Божьего Александра отпели всё в том же Сионском соборе.
Ещё перед отъездом, Александр Сергеевич, предчувствуя скорую гибель, сказал Нино: «Не оставляй костей моих в Персии, если умру там. Похорони меня в Тифлисе, в монастыре Святого Давида». Она думала, он шутит.
Его похоронили, где он завещал, в монастыре Святого Давида, на горе Метацминда, откуда открывается такой прекрасный вид на закатный Тбилиси. На надгробье одного из величайших и славнейших сынов России высечено кратко:
АЛЕКСАНДРЪ СЕРГЕѣ́ВИЧЪ
ГРИБОѣ́ДОВЪ
РОДИЛСЯ 1795 ГОДА ГЕНВАРЯ 4 ДНЯ
УБИТЪ ВЪ ТЕГЕРАНѣ́ 1829 Г.
ГЕНВАРЯ 30 Д.
А сбоку постамента другие слова:
УМЪ И Дѣ́ЛА ТВОИ БЕЗСМЕРТНЫ
ВЪ ПАМЯТИ РУССКОЙ,
НО ДЛЯ ЧЕГО ПЕРЕЖИЛА ТЕБЯ
ЛЮБОВЬ МОЯ!
Больше Нино замуж не вышла. До самой смерти она носила траур по покойному мужу, отвергая любые ухаживания. «Чёрная роза Тифлиса» прозвали её. Её это не смущало, она только всё время повторяла: «На всё воля Божия! На всё воля Его!»
ЭПИЛОГ
«Фракталы!» — хлопнул я себя по лбу. Фрактальная геометрия, вот как называется принцип, по которому строит природа снежные перья, что мы видели на Демавенде. Она, эта геометрия, ещё и не такое может…
— Рязанова!
— А!
— Не спишь?
— Уже нет.
— Да ладно, скоро прилетим… Скажи: ты зачем ходишь в горы?
— Ты позвал, я пошла…
— Я серьёзно спрашиваю!
— Лето перезимовать! Откуда я знаю? Хожу и всё. Сам-то ещё пойдёшь?..
Я посмотрел в иллюминатор. Темно, ещё совсем темно, только на востоке уже начинало чуть светлеть. Рассвет. Новый день. «Будет день — будет пища.» «На всё воля Божья, на всё воля Его.»
— Чего молчишь-то? Разбудил, а теперь молчит… Пойдёшь, спрашиваю?
— Давай, Рязанова, доедем до дома. Там видно будет.
***
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы — просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покорённых вершин
Оставляя в горах, оставляя в горах своё сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покорённых вершин —
Что же делать, и боги спускались на землю.
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас и зовут нас остаться.
Но спускаемся мы — кто на год, кто совсем
Потому что всегда, потому что всегда мы должны возвращаться.
Так оставьте ненужные споры!
Я себе уже все доказал —
Лучше гор могут быть только горы
На которых никто не бывал.
В. Высоцкий
В частях об Александре Сергеевиче не претендую ни на документальность изложения, ни на какие-либо открытия… Ничего нового. Всё давно известно. Это просто компиляция, простой рассказ. Возможно, кто-то крикнет: «Всё было не так!» Что ж. Может и не так. Я только старался никого не обидеть. Никого, кроме англичан.
Мои благодарности:
Александру Абрамову, Людмиле Коробешко, Анастасии Кузнецовой, Ольге Румянцевой, Хамиду, Парисе, Майору, всей принимающей иранской стороне, Валерию, Юлии, Кириллу, Михаилу, особая благодарность Ирине Абдыевой, отдельная Галине Рязановой, всегда моей любимой супруге Валентине.
Мои искренние извинения всем, кроме англичан.
И, безусловно, — я хуже всех, даже англичан.
